«Мы пойдем другим путем», -- знаменитая фраза Владимира Ульянова, сказанная им много лет спустя после казни брата. И Ильич сдержал слово. Отказавшись от методов и идеологии индивидуального террора, его партия большевиков предпочла террор массовый. Причем не только физический, но и интеллектуальный.

«Очистим Россию надолго», -- так, ленинской цитатой, назван только что вышедший в свет сборник документов, рассказывающий о борьбе большевиков с интеллигенцией в первые годы советской власти. Книга содержит уникальные, в основном совершенно неизвестные ранее документы из Центрального архива ФСБ РФ, Архива президента РФ, Российского Государственного архива социально-политической истории и других: они позволяют реконструировать не только методы и идеологию социокультурного геноцида начала 20-х годов, но и причинно-следственную связь между ним и сталинским «большим террором».

«Расширить применение расстрела»

Политический террор большевиков изначально был направлен против политических оппонентов, в прошлом - союзников по борьбе с царским самодержавием, однако вскоре, когда с ними было покончено, на повестку дня был поставлен тезис о борьбе с мыслящей частью общества -- интеллигенцией.

Дворянин с университетским образованием товарищ Ленин был откровенен: «...Вообще к интеллигенции...я большой симпатии не питаю, и наш лозунг «ликвидировать безграмотность» отнюдь не следует толковать как стремление к нарождению новой интеллигенции. «Ликвидировать безграмотность» следует лишь для того, чтобы каждый крестьянин, каждый рабочий мог самостоятельно, без чужой помощи читать наши декреты, приказы, воззвания. Цель -- вполне практическая. Только и всего».

Только и всего. Потому-то в интеллигенции, сформировавшейся до революции и имевшей самые различные взгляды на прошлое и будущее страны, новые хозяева государства небезосновательно видели серьезную опасность для коммунистического мироустройства.

Новое государство избавлялось от ненавистной ему духовной элиты Отечества -- людей разных национальностей, сословий и взглядов, но живших и творивших на благо его. Просматривая в 1922 году будущий Уголовный кодекс, дипломированный юрист Ленин не церемонился с формулировками: «Впредь до установления условий, гарантирующих Советскую власть от контрреволюционных посягательств на нее, революционным трибуналам предоставляется право применения как высшей меры наказания -- расстрела... По-моему, надо расширить применение расстрела (с заменой высылки за границу) ко всем видам деятельности меньшевиков, с.-р. (эсеров. -- Ред.) и т.п. Найти формулировку, ставящую эти деяния в связь с международной буржуазией и ее борьбе с нами (подкупом печати и агентов, подготовкой войны и т.п.)».

«Выслать за границу безжалостно»

С особо неблагонадежными решили справиться, как сформулировал Троцкий, путем «предусмотрительной гуманности» -- насильственной высылкой. Ленин тогда же отписал генсеку ЦК ВКП (б) Сталину строгое письмо: «Розанов, Вигдорчик, Франк... надо бы несколько сот подобных господ выслать за границу безжалостно. Очистим Россию надолго... Всех их -- вон из России. Делать это надо сразу. Арестовать несколько сот и без объявления мотивов -- выезжайте, господа! Чистить надо быстро».

И чистили быстро. На операцию потребовалось всего несколько месяцев. Чекисты сделали просто. Собрали около трехсот человек -- философов, литераторов, ученых, врачей с мировыми именами, и под угрозой репрессий, на трех зафрахтованных немецких пароходах, отправили их в пожизненную ссылку, подальше от родины, которую они любили.

Эта беспрецедентная карательная акция вошла в историю как «Философский пароход». Для оставшихся все только начиналось -- им предстояли ссылки, лагеря и расстрелы.

Николай Бердяев, отец Сергий Булгаков, Юлий Айхенвальд, Николай Лосский, Абрам Каган, Василий Розанов и еще десятки таких, как они, не хотели уезжать. Некоторые писали прошения о замене высылки возможностью жить и работать в России на любых условиях и заверяли новые власти в политической лояльности. В основном безрезультатно. И лишь немногие покидали Россию с облегчением, полагая, что у большевиков нет будущего и что борьба с наступившим безвременьем невозможна. Но облегчение смешивалось с вполне понятной тоской.

Вот как вспоминал последний день пребывания на Родине Сергей Трубецкой: «Как и в Москве, перед отъездом я постарался обойти город и проститься с ним, так и тут я прощался с Петербургом, с его видами, памятниками, Эрмитажем... Последний день, последние часы в России тянулись для меня, казалось, бесконечно... Но вот наконец наступил час погрузки на пароход. «Обербургомистр Хаген» стоял на Невской пристани... Вместе с нами на пароход взошли и несколько чекистов... наши паспорта нам на руки выданы не были, они остались у чекистов...Вот вырисовывается Кронштадт и Толбухин Маяк. От нашего парохода на ходу отваливает лодка, в ней наши чекисты...Ваши паспорта у меня, -- говорит наш капитан...Тяжелый камень сваливается с моего сердца... В то же время нет и легкого чувства радости, щемящая тоска охватывает меня. Я впиваюсь глазами в последний краешек родной земли. Грусть, тоска, безнадежность! Но это Россия, страна наших отцов и дедов. Сердце сжимается. Неужели навеки? Нет! Нет! Я надеваю на себя маску бодрости -- для других и, главное, может быть, для самого себя».

«Ударить сильно»

Летом 1922 года у Ленина случился инсульт. Но даже тяжелая болезнь не отвлекла его от злободневных проблем: в стране еще остались тысячи нежелательных -- свободомыслящих граждан. Их участь необходимо было решить. В сентябре в Горки был вызван Феликс Дзержинский -- за получением директив вождя по борьбе с интеллигенцией. Председатель ГПУ законспектировал тезисы и развил их, разработав стройную систему: «Надо всю интеллигенцию разбить по группам. Примерно:

1) Беллетристы; 2) Публицисты и политики; 3) Экономисты (здесь необходимы подгруппы: а) финансисты, б) топливники, в) транспортники, г) торговля, д) кооперация и т. д.); 4) Техники (здесь тоже подгруппы: 1) инженеры, 2) агрономы, 3) врачи, 4) генштабисты и т. д.); 5) Профессора и преподаватели; и т. д. и т. д.

Сведения должны собираться всеми нашими отделами и стекаться в отдел по интеллигенции. На каждого интеллигента должно быть дело. Каждая группа и подгруппа должна быть освещаема всесторонне компетентными товарищами... Сведения должны проверяться с разных сторон так, чтобы наше заключение было безошибочно и бесповоротно... Надо помнить, что задачей нашего отдела должна быть не только высылка, а содействие выпрямлению линии по отношению к спецам, т.е. внесение в их ряды разложения и выдвижения тех, кто готов был без оговорок поддержать Советскую власть».

Из интеллигентов новую власть поддержали немногие. Большинство же готово было сосуществовать с этой властью, но сохранив за собой право на «оговорки» - на собственное мнение и чувство ответственности за происходящее.

Одним из них был Питирим Сорокин -- ведущий российский социолог, член партии эсеров. Летом 1918 года за подготовку вооруженного восстания в Великом Устюге был арестован. В тюрьме написал письмо, в котором заявил о провале эсеровской политики и выходе из партии. После этого был освобожден.

Выступая в 1922 году на торжественном собрании в день 103-й годовщины со дня основания Петербургского университета, он так напутствовал студентов: «Сегодняшняя годовщина Петроградского университета знаменательна...и тем, что совпадает с моментом величайшего катаклизма в истории человечества и нашей родины. В результате войны и революции наше отечество лежит в развалинах. Великая Русская Равнина стала великим кладбищем... Задача возрождения России падает на ваши плечи, задача -- бесконечно трудная и тяжелая...Огромная трудность ее усугубляется еще и тем, что вы оказались на великом распутье, без путей, без дорог и спасительного плана...Первое, что вы должны взять с собой в дорогу, -- это знание, это чистую науку, обязательную для всех, кроме дураков, не лакействующую ни перед кем...Хорошо и прочно строится только то, что строится исподволь и постепенно, а не путем конвульсивных разрушений старого дочиста. Иметь свое лицо лучше, чем быть безличным».

Эти мысли разделяли многие преподаватели и профессора не только в столицах, но и на периферии, и пока еще им внимало студенчество.

Ленин знал, что делать с неугодной профессурой: «Они нас дурачат. Обдумать, подготовить и ударить сильно». Ударили.

Из циркулярного письма ГПУ «Об антисоветском движении среди интеллигенции»: «Работа по вузам должна свестись к следующему: 1) К организации сети осведомителей среди профессуры и студенчества на всех факультетах. Аппарат Бюро содействия (на каждом предприятии были созданы Бюро содействия ГПУ. -- Ю.К.) в вузах должен быть создан из кадра верных, политически развитых людей, хорошо ориентирующихся в положении высшей школы. Вменить в задачу Бюро содействия вербовку беспартийных осведомителей. Необходимо детальное освещение: а) политических настроений и движений профессорской и студенческой массы, б) всех группировок профессоров и студенчества, возникающих под флагом беспартийных организаций (организации взаимопомощи, научные кружки и ассоциации, землячества)...2) На каждого профессора и политически активного студента должна быть составлена личная карточка-формуляр, куда систематически заносится осведомительный материал».

Не остались без надзора и все существовавшие частные общества, не преследующие получения прибыли, профессиональные объединения специалистов, технические организации. Особое внимание ГПУ рекомендовало обратить на «секции врачей, агрономов, юристов, инженеров, работников искусства и союз учителей». Осведомители должны были проникать в руководство обществ, союзов, «пробираться», как сказано в документе, на выборные должности. «Ввиду того значения, которое приобрели в последнее время всероссийские и местные съезды по вопросам промышленности, торговли, финансовой и аграрной политики... Губотделы ГПУ должны стремиться к проведению на съезды, в качестве местных делегатов, своих осведомителей».

Отступление и наказание

Политико-экономическая ситуация в России к началу 20-х годов была катастрофической. В стране был голод, не прекращались крестьянские восстания, в крови был потоплен антикоммунистический мятеж кронштадтских матросов. Партийное руководство, «стиснув зубы», провозгласило новую экономическую политику, таким образом расписавшись в нежизнеспособности своих же экономических постулатов и беспомощности государственных методов управления.

Чем успешнее, чем быстрее развивалось народное хозяйство при НЭПе, тем сильнее большевики убеждались в зыбкости политической почвы под своими ногами.

Об этом без эвфемизмов сказал в 1923 году заместитель председателя ОГПУ Генрих Ягода в докладе «ВЧК -- ГПУ. Историческая роль и задачи».

«ГПУ отличается (от ВЧК. -- Ред.) лишь конкретными своими задачами в условиях новой экономической политики...Частный капитал должен был получить гарантию своего правового существования... В связи с этим переходом на путь определенной законности должна была измениться и борьба с нашими врагами, процесс наказания и обезвреживания их... НЭП... изменил облик наших врагов и выдвинула новых. НЭП оживил контрреволюционные элементы, загнанные в подполье, которые начали проводить контрреволюционную работу, используя легальную возможность; НЭП возродил враждебный нам класс -- буржуазию».

Стараясь вернуть контроль над ситуацией, большевики обрушили на смертельно усталую, только начавшую оживать, страну новые политические репрессии, дабы никому неповадно было заметить очевидное: полную несостоятельность большевистской государственной доктрины.

Из стенограммы ХII Всероссийской конференции РКП (б): «т. Зиновьев (председатель Петросовета Григорий Зиновьев будет расстрелян в 1936 году. -- Ю.К.). Если вы меня спросите, что произошло нового на политической арене Советской России за этот год, я скажу: новое заключается в том, что антисоветский лагерь перестраивается по-новому...Он использует каждую щелку в новом этапе нашей революции,...чтобы использовать в своих целях нашу советскую легальность...Меньшевистская и антисоветская вообще формула гласила так: «Вслед за экономическими уступками дайте нам политические уступки». Мы ответили на это на ХI съезде: «Отступление в области экономики останавливается». По вопросу о политических уступках мы с самого начала заняли определенную и ясную линию. Но теперь нам мало этого ответа...Мы должны сказать более ясно: «В области политической наше наступление продолжается».

Итак, эксперимент, давший стране шанс на возрождение, назван «отступлением», так как работал против партии: частная собственность оказалась эффективнее «ничейной», то есть государственной, рынок «провоцировал» личную инициативу. И не только в сельском хозяйстве и промышленности. НЭП стал стимулом для возрождения свободы мысли: появились частные издательства и негосударственная пресса, открывались новые театры и галереи, создавались научные общества, философские кружки, ассоциации литераторов, открытые вузовские коллоквиумы. Этого потерпеть большевики, разумеется, не могли.

«Первая волна буржуазного реставраторства в условиях НЭПа складывалась из четырех следующих элементов: 1) проповеди экономического либерализма, 2) академической контрреволюции, 3) расцвета идеализма и поповщины и 4) широкого распространения бульварщины, порнографии и пинкертоновщины», -- писал будущий советский нарком просвещения и один из первых историков партии Андрей Бубнов (его, по прошествии краткой эпохи «либерализма», расстреляли как «врага народа» в 1938-м). Относительная свобода слова беспокоила руководство РКП(б), о чем Бубнов говорит особо: «С конца 1921 г. частный капитал действительно пошел в издательское дело. Создалась даже настоящая издательская горячка.. до августа 22 г. было дано разрешение на образование в Москве 337 издательств, а в Петербурге 83 издательств, с октября 21 г. по август 22 г. на цензурный просмотр поступила от одних московских издательств 1261 рукопись. (Заметим -- цензура распространялась даже на вновь открываемые частные издательства. -- Ю.К.)... Мы видим налицо, как ...создавались центры, организующие вокруг себя остатки старой буржуазной русской интеллигенции, которая,...начала свою работу по распространению явно контрреволюционных буржуазно-реставрационных идей».

Все частные издательства и сотрудничающие с ними авторы были взяты на учет, в их среду были внедрены осведомители. Особые «надзирающие» бюро следили за книжным рынком, обязаны были «предоставлять осведомительный материал» о всех издаваемых в пределах «полномочного представительства» литературных произведениях и направлять их на рецензирование партийным товарищам.

За распространение «контрреволюционных» идей досталось не только готовому «задрав штаны бежать за комсомолом» Сергею Есенину, призывавшему «слушать музыку революции» Александру Блоку или желавшему «чтоб к штыку приравняли перо» Владимиру Маяковскому (позже они прозрели, и это прозрение стоило им жизни). Но даже Максиму Горькому. В передовице «Правды», посвященной «главному пролетарскому писателю», позволившему себе публично выступить против высылки интеллигенции из России и репрессий в отношении оставшихся, неприкрытая угроза.

«Русский рабочий видел, как иной раз его лучшие друзья по классовой борьбе, как будто старые испытанные бойцы, подвергались «переменчивости настроений» и...попадая в идеологические сети буржуазии, потом делались злейшими врагами рабочего класса... Максим Горький -- это наш больной зуб. Когда-то он прочно сидел в рабочей челюсти. Немало всякой духовной пищи пережевывал рабочий класс благодаря крепости этого зуба. Теперь этот зуб расшатался. Если можно будет его запломбировать -- хорошо: он сослужит еще хорошую службу, если он безнадежно болен -- надо вырвать».

Любой человек, тем более известный и любимый писатель, осмелившийся считать, что «правда -- бог свободного человека», для советской власти был категорически опасен. И обречен.

Режим объявлял вне закона даже не оппозицию, ставшую жупелом, а тех, кто сохранил способность и волю критически относиться к действительности. Характерно, что в психиатрии так называемая «потеря критики» является одним из основных симптомов для признания человека недееспособным. Большевики пытались довести российскую интеллигенцию именно до этой социальной недееспособности и тем самым обезопасить себя от нравственной оппозиции. Нейтрализация духовной элиты давала возможность безнаказанно манипулировать массовым сознанием, в чем власть и преуспела в последующие десятилетия.

К весне 1923 года партийно-карательный механизм борьбы с инакомыслием был полностью сформирован. Интеллигенции, кстати, было даже отказано в праве именоваться классом -- она стала для большевиков прослойкой. Запись «из служащих» в анкетной графе «социальное происхождение» априори делала человека второсортным. Потом были процесс против эсеров, академическое дело, «Процесс Промпартии», «борьба с буржуазной лженаукой» кибернетикой и «продажной девкой империализма» генетикой. Позже -- ждановское постановление о журналах «Звезда» и «Ленинград», «Дело врачей» и борьба с «безродными космополитами».

Борьба власти с интеллигенцией как с потенциальной угрозой своему существованию продолжилась и после смерти Сталина, только в более «стертых» формах. Были хрущевские «бульдозерные выставки» и брежневские психушки для диссидентов. Из отдела «по интеллигенции», сформированного в начале 20-х годов, в эпоху развитого социализма выросло и окрепло Пятое управление КГБ, занимавшееся инакомыслящими. «Философские пароходы» больше не отчаливали от советских пристаней. Но наиболее ярких непокорных одиночек все-таки выжимали из СССР. Солженицын, Тарковский, Нуриев, Бродский, Ростропович...«Приструнение» интеллигенции советская власть проводила в течение всего своего существования. Принято считать, что после 1991 года эта государственная практика закончились.