Одной из последних работ Юрия Михайловича Лотмана стала статья «Две «Осени» -- сопоставительный анализ шедевров Пушкина и Баратынского. Шел 1993 год, гул истории был внятен и менее острым наблюдателям, а тяжелый недуг обращал ученого к раздумьям о смерти. В общем плане, по формуле Тынянова, «еще ничего не было решено». В плане личном надежды почти не оставалось.

«Для Пушкина, -- писал Лотман, -- смерть -- не последняя точка в движении жизни. Продолжение его -- в поэзии. Именно она открывает дорогу в будущее. Поэтому смерть -- не конечная точка стихотворения. Оно заканчивается образом открытого и свободного движения, переходом из сна («Так дремлет недвижим...») в динамический порыв. Редко можно найти в поэтическом тексте четыре строки, столь насыщенные глаголами движения: «...матросы вдруг кидаются, ползут./ Вверх, вниз -- и паруса надулись, ветра полны;/ Громада двинулась и рассекает волны./ Плывет! -- куда ж нам плыть?...» (курсивы Лотмана. -- Ред.)

Одной из последних работ Юрия Михайловича Лотмана стала статья «Две «Осени» -- сопоставительный анализ шедевров Пушкина и Баратынского. Шел 1993 год, гул истории был внятен и менее острым наблюдателям, а тяжелый недуг обращал ученого к раздумьям о смерти. В общем плане, по формуле Тынянова, «еще ничего не было решено». В плане личном надежды почти не оставалось.

«Для Пушкина, -- писал Лотман, -- смерть -- не последняя точка в движении жизни. Продолжение его -- в поэзии. Именно она открывает дорогу в будущее. Поэтому смерть -- не конечная точка стихотворения. Оно заканчивается образом открытого и свободного движения, переходом из сна («Так дремлет недвижим...») в динамический порыв. Редко можно найти в поэтическом тексте четыре строки, столь насыщенные глаголами движения: «...матросы вдруг кидаются, ползут./ Вверх, вниз -- и паруса надулись, ветра полны;/ Громада двинулась и рассекает волны./ Плывет! -- куда ж нам плыть?...» (курсивы Лотмана. -- Ред.)