D'Avant («До того»), работа труппы «Саши Вальц и гости» -- единственный небалетный спектакль в программе начавшегося феста немецкой хореографии. Впереди визит гамбуржцев -- исполнителей главных ролей в «Чайке» Джона Ноймайера, что идет в Музыкальном театре, гастроли добропорядочно-классической труппы Дюссельдорфа. Начали же с танцев, которые танцами называются лишь по уговору, существующему в среде современного искусства. Поскольку решено, что все, что танцем себя называет, им и является -- ну вот, значит, танец. Хотя, конечно, режиссура в спектакле в тысячу раз изобретательнее хореографии, а вокальные упражнения артистов (они исполняют средневековые песнопения -- то все вместе, то соло) вполне профессиональны.

Спектакль сочинили и исполнили четыре артиста: двое из труппы Саши Вальц (под маркой которой и идет постановка), двое из бельгийской труппы Les Ballets C. de la B., что минувшей осенью дважды приезжала в Москву. Сиди Ларби Шеркауи, Хуан Крус Диас де Гарайо Эснаола, Люк Данберри, Дамьен Жале -- в равной степени главные и неглавные герои действа. У D'Avant нет линейного сюжета -- это вариации на тему веры, отчаяния, человеческой жестокости и абсурда современной жизни. Если уж выбирать темы -- так что мелочиться.

Начинается спектакль с того, что один из персонажей, широко, как распятый, раскинувши руки, медленно перетаптывается посреди сцены. Сцена выложена белой брусчаткой, с нее периодически взлетает пыль -- мгновенное напоминание о юге и жаре (спектакль сочинялся в июльском Марселе). Одинокий человек посреди раскаленной площади -- вовсе не величественный, скорее нелепый. Он выводит древнюю мелодию и бьет чечетку -- с равными сосредоточенностью и серьезностью. Петь и двигать каблуками он не перестает даже тогда, когда трое других героев набрасываются на него, снимают брюки и роняют на пол, а потом гордо встают лежащему на спину. Для них это такой решительный жест -- для него же ничего не изменилось; потом, когда его, подхваченного длинной веревкой, будут поднимать к колосникам, чтобы ударить его телом в колокол, он будет так же спокоен и умиротворен. Нелепость веры и твердая неизменность ее -- вариация первая.

Толпа, ее привычки, ее опасности -- вариация вторая. Четверо мужчин превращаются в немаленькую демонстрацию. Из холщовых сумок вытаскиваются новые и новые лозунги и символы; перемешаны важные вещи (тибетский флаг, эмблема атомного разоружения) и всякая агрессивная глупость (майки футбольных фанатов, используемые на матчах трещалки). Проблема в том, что в толпе все вещи смешиваются, благородные и дурацкие выступления выглядят одинаково бессмысленно. И вот уже демонстрант получает по голове от другого ярого демонстранта самым благородным лозунгом, но неважно, что нарисовано на картинке, важно то, что человек валится как подкошенный.

Насилие не более чем развлечение (и трое мужчин бьют одного ногами с элегантностью поединков в японском кино); пустяковая стычка моментально превращается в глобальную войну, когда тут же забываются все правила благопристойности и при необходимости можно моментально раздеть покойника. К финалу авторы считают необходимым проговорить подробнее, что они имели в виду: на сцене появляются кирпичи, выстроенные длинным рядом (при ударе по одному остальные падают по принципу домино), а один из героев последовательно превращается в невесту в белом платье, вдову в платье черном и упакованного в синтетический мешок покойника, которого зарывают тут же, на площади. Ну да, все так же о взаимозависимости, о краткости жизни. Человек шесть демонстративно ушли из зала во время спектакля. Остальные устроили овацию.