С тех пор как после войны Анри Картье-Брессон, Роберт Капа и Джордж Роджер основали агентство Magnum Fotos, его название стало синонимом фотографической элиты. Приглашение в Magnum для фотографа -- все равно что для кинематографиста номинация на «Оскара». Мало быть просто отменным профи, нужно зарекомендовать себя «в роли неравнодушного свидетеля мировых событий». Выставка «Звезды фотоагентства Magnum», открывшаяся на «Винзаводе» при поддержке посольства Франции в рамках VII Фотобиеннале, доказывает, что сегодня репортажные фотографы далеко ушли от первополосной эстетики.

Там, где экспонируются работы Георгия Пинхасова, единственного русского фотографа Magnum, стоило бы поставить диктофон для записи зрительских комментариев. Два заинтересованных юноши, к примеру, битый час спорили о том, является ли красное пятно в кадре спиной человека или это занавеска, колышущаяся на фоне окна. Каждый снимок Пинхасова -- тест на понимание. По его работам не скользнешь равнодушным взглядом, чтобы, удовлетворившись информацией, отправиться дальше. Фотограф умело маскирует сюжеты, иногда приходится долго медитировать над прорисованными мистическим светом объемами, пытаясь понять, кому и чему они принадлежат.

Пинхасов редко выхватывает из толпы отдельные лица. На его снимках лишь неявные свидетельства присутствия человека в мире: силуэты милиционеров на фоне пролета Киевского вокзала кажутся кадром из улучшенной версии «Дневного дозора»; скупой на киловатты ночной фонарь проявляет светящиеся нимбы над головами мурманских подводников; луч света выхватывает из мрачной толчеи московского метро вспыхнувший фольгой букет цветов. Внезапные потоки света проливаются на мир как незаслуженная благодать. И кажется, работа фотографа к тому и сводится, чтобы не пропустить эти редкие моменты божественного озарения. Воскресным вечером Пинхасов проводил открытый мастер-класс. Показывая очередной снимок, на котором была отчетливо видна лишь геометрическая композиция из черных и белых вертикалей, фотограф сказал: «Вообще это бабушка, которая торгует солеными огурцами зимой на улице. Но это знаю только я, и вы тоже никому не рассказывайте».

В отличие от Пинхасова, снимающего на пространстве от Марокко до Брайтон-Бич, американка Лиз Сарфати ограничивается пространством комнаты или фрагментом интерьера. Ее серия называется «Новая жизнь». Несколько месяцев Лиз снимала американских подростков. Ее герои, переживающие муки пубертата, выглядят отстраненными от повседневной суеты. Девушка, застывшая среди прилавков супермаркета, смотрит вдаль сквозь спины прохожих, как будто видит там нечто, недоступное взрослым. Прыщавый парень, развалившийся на кровати с рукой на уровне ширинки, погружен в себя и, кажется, не обращает внимания на камеру и женщину-фотографа. Сарфати удалось показать тот странный и болезненный момент, когда человек стоит на пороге новой жизни. Со стороны может показаться, что детей волнуют проблемы проснувшегося либидо, настолько неловко и старательно они демонстрируют собственные тела. Но, единожды поймав направление их взглядов, понимаешь: они гораздо больше знают про собственное будущее, чем думают взрослые.

В серии «Берега» бельгийца Гарри Груйера нет ни крупных планов людей, ни кричащих деталей, ни изобретательных ракурсов. Композиция снимков уравновешена линией горизонта, единственным видимым критерием различия моря и неба. Люди на неизменном фоне выглядят мелкими насекомыми: застигнутые в момент отлива французские яхтсмены; туристы, бултыхающиеся на плотной поверхности Мертвого моря; старики в инвалидных колясках на барселонском пляже. В какой-то момент набежавшая волна смывает эти мелкие фигурки, смешивая их с песком и галькой. Груйера волнует безымянное море. То, к которому стремится человек, когда говорит: «Хочу на море». То, которое существовало до начала истории. Мудрое и спокойное, оно всегда готово освободиться от нелепого плена цивилизации, но пока лишь с усмешкой наблюдает за мелкой человеческой возней.

Отдельно воспринимается выставка француза Ги Ле Керрека «Джаз -- от J до Z». Если Пинхасов, Сарфати и Груйер, даже работая в репортажной манере, движутся от частного к общему, то снимки Керрека отсылают к прежней эстетике «Магнума» -- к черно-белому репортажу, непосредственному, ироничному и живому. Ги Ле Керрек с начала 60-х снимает джазовых звезд: Дэвиса, Монка, Рея Чарльза... Кажется, джазовая атмосфера буквально въелась в его снимки так же, как дым от сигарет, винные пятна и дорожная пыль. Глядя на его спонтанные композиции, хочется сказать: «Все это джаз», здесь каждый кадр -- импровизация, а вместе они закручиваются в безумный и разудалый джем-сейшн.