Организованный московским Центром современной архитектуры конкурс на новое здание музейного центра PermMuseumXXI примечателен как попытка выстроить альтернативную общепринятой в России модель диалога на тему «архитектура и социум». То есть в нашей деревне под названием Москва или культурной и бандитской столице под названием Петербург модно изживать комплексы с помощью приглашения мегазвезд архитектуры, имя которых будто бы оправдывает хамское отношение властей к наследию, городу и его гражданам. Вот выбрали мы сейчас свадебного генерала Нормана Фостера. Он нам и самый высокий бизнес-центр построит, и культурный квартал вокруг Музея изящных искусств изобразит, и теперь вот здание в виде ломтиков апельсина, в дольках которого гостиница, апартаменты и музей, на месте Центрального дома художника возведет. В случае с «апельсином» на месте ЦДХ Фостером власти прикрывают абсолютно безответственное отношение к городу и его центрам культуры. Дом художника, может, и не шедевр, но честная модернистская постройка. Добросовестно функционирует как хранилище, выставочный и исследовательский центр вот уж 28 лет. В нем, на минуточку, весь XX век из коллекции Третьяковки. Какое замещение произойдет в культурной топографии Москвы, если вместо ЦДХ сделают совмещенный узел с гостиницей, бутиками и культурой на гарнир? Случится торжество самого вульгарного, наглого, жлобского консюмеризма. Такого, который окончательно уравняет нас в правах с банановой республикой и отдалит от эталонов цивилизованного мира.

Соблазн превращать центры искусства в культурные «макдоналдсы» возникает у наших функционеров от раболепского преклонения перед опытом империи Гуггенхайм (по названию известного нью-йоркского музея). Ее экспансия основывается на модели аттракциона. Надо чтобы была завлекательная архитектура. В ней километры выставок на завлекательные темы. И огромные бюджеты. И колоссальные прибыли. Такие матрицы экспортируются директором музея Гуггенхайма Томасом Кренцем в слаборазвитые, но амбициозные места: Бильбао, Абу-Даби.

Первоначально правительство Перми хотело за основу концепции своего музея взять именно модель Гуггенхайма. Но модель не прошла. Председатель жюри конкурса выдающийся швейцарский архитектор Петер Цумтор обвинил империю Гуггенхайм именно в том, что гипертрофированно выражено в культурной политике России: потребительское отношение и по большому счету неуважение к культуре, уравнение ее в правах с товарами из глобального супермаркета, неоправданные затраты на раскрутку гуггенхаймовского бренда (включая обязательное присутствие звездного проекта здания музея и впоследствии его баснословно дорогое содержание) при малой экономической отдаче. На прошлогодней пресс-конференции по случаю начала конкурса Цумтор был категоричен: «Если в проект придет Кренц (директор музея Гуггенхайма), я из него уйду» (см. «Время новостей» от 26 июля 2007 года).

В итоге командой входящих в жюри российских и иностранных деятелей культуры, включая сенатора от Пермского края Сергея Гордеева, президента Союза архитекторов России Юрия Гнедовского, директора венского музея МАК Петера Ноевера, самого Цумтора, была выбрана более интеллектуально осмысленная, но не предполагающая быстрой отдачи в сфере пиара и общественного ажиотажа модель. Для нового музея принята концепция, разработанная австрийским искусствоведом Дитером Богнером. Она предполагает использование «нелинейных экспозиционных ходов», «кросскультурных тематических выставок», создание Музеологического центра. Архитектуру жюри хотело видеть чуткую к пермскому контексту, реагирующую на среду и особенности образа самого музея, главное чудо в котором -- деревянная сакральная скульптура.

В итоге участвовавших в конкурсе и приславших типичные для них проекты звезд (Холляйна, Химмельблау, Мосса) благополучно задвинули. Захе Хадид дали утешительное третье место. А первый приз с гонораром в сто тысяч долларов разделили совсем не свадебные генералы: швейцарец Валерио Олджати (Valerio Olgiati) и тридцатилетний россиянин Борис Бернаскони. Олджати среагировал на контекст довольно своеобразно: предложил выстроить конструкцию, напоминающую одновременно китайскую пагоду и деревянную этажерку. На мой вопрос, что же в пагоде специфически пермского, лоббировавший проект господин Цумтор ответил, что это собирательный образ восточной цивилизации. Прибавил также, что здание сначала вызывает отторжение как самое эпатажное, но именно сегодня такие пассионарные, теребящие сытое общественное мнение, заставляющие думать проекты очень востребованы. Тем более модный тренд -- превращать в архитектуру объекты повседневной жизни. Потому, видимо, ассоциации с этажеркой не случайны и оправданны.

Проект Бернаскони вполне традиционен: огромный врезанный в берег Камы сверкающий белизной прямоугольный экран, за которым конус с кровлей -- пандусом. Борис изобретательно решил транспортную проблему: частью музейной инфраструктуры станет старая железнодорожная станция. К музею будет удобно ездить. Занятно, что светлое, стерильное, геометрически правильное пространство бернаскониевского музея ассоциируется именно с продвинутым вариантом так нелюбимого московской мэрией Центрального дома художника. Пиетет к аккуратненькому модернизму 70-х, возможно, сегодня свидетельствует о воспитанности и хорошем вкусе молодого поколения. Индустриальному ландшафту Перми музей Бориса тоже дружествен.

Жюри оценило интеллектуальный эпатаж швейцарца и умеренность с аккуратностью россиянина. Теперь из проектов надо выбрать итоговый, принятый к реализации. Успешное завершение последнего этапа зависит от того, насколько серьезны сами намерения пермской администрации строить новый музей.