Руководство престижного петербургского форума не собиралось устраивать показательные выступления какой-либо театральной генерации, но так уж получилось, что несколько дней подряд в программе "Балтийского дома" стояли спектакли тех, кому за тридцать или около сорока. Литовец Оскарас Коршуновас, украинец Андрей Жолдак и два питерца, Анатолий Праудин и Андрей Могучий, показали опусы разные, но в чем-то очень похожие. Причем сходство это принципиально. Постановки всех четырех доказывают, что приоритетным для среднего поколения режиссуры является владение формой, которое в нехорошие советские годы назвали бы формализмом. Надо сказать, не без основания. Именно Анатолию Праудину -- одному из самых заметных режиссеров Петербурга -- принадлежит знаменитая фраза: "А здесь мы расставим психофизические аппараты". Это он об актерах.

Каждый из четверки -- фигура на театральном небосклоне весьма заметная. Особенно коммерчески успешный и международными фестивалями признанный Оскарас Коршуновас. Его "Сон в летнюю ночь" идет 1.50 (что для длинной шекспировской комедии совсем немного), декорации укладываются в небольшой ящик (что для переездов с одного фестиваля на другой очень удобно), а главным героем представления оказывается массовка, работающая как хорошо отлаженный механизм. Чьи-то ноги становятся ослиными ушами Основы, чьи-то торсы -- ложем для влюбленных. Эротическое марево объединяет обитателей сказочного леса и жителей Афин в почти нерасчленимый клубок. Прием на весь спектакль один (у каждого актера в руках деревянный щит, который в зависимости от ситуации может стать стеной, лесом, троном и т.д.), но режиссер демонстрирует такие чудеса изобретательности, что за стремительными метаморфозами тел и досок следишь как завороженный.

Из питерских режиссеров знание законов фестивальной жизни лучше других демонстрирует Андрей Могучий. Это практически единственный в России человек, который занимается так называемым уличным театром, то есть делает не спектакли, а динамические инсталляции на открытом воздухе. Собственно драматические спектакли он ставит нечасто, и показанная в рамках фестиваля "Школа для дураков" -- скорее исключение, чем правило. Пронзительный роман Саши Соколова перевести на язык сцены еще сложнее, чем романы Набокова. Ибо дело здесь не в сюжете, а в интонации. Могучий пытается найти этой интонации визуальный эквивалент. Артисты не играют, а создают визуальную среду. Получается тоже инсталляция (теперь в рамках сцены-коробки), причем грань между болезненными видениями главного героя и визуальными фантазиями самого режиссера в какой-то момент исчезает. Спектакль абсолютно лишен социальной подоплеки. В романе-то ясно, что действие происходит в жестокие 50-е, из "видений" Андрея Могучего это вычитывается с трудом. В его школу для дураков можно попасть из любой эпохи.

Анатолий Праудин, напротив, готов обнаруживать социальные проблемы советского разлива во всех произведениях мировой литературы, включая сказку о репке или сером волке. На сей раз жертвой его социологического подхода пал "Крокодил" Корнея Чуковского. Весь спектакль мучительно пытаешься понять, кто здесь кого символизирует. Вроде бы звери во главе с крокодилом из «бывших», а Ваня Васильчиков, стало быть, наш советский герой. Но «бывшие» обнаруживают уголовные замашки, а Васильчиков и его девичья команда -- старорежимные привычки: книксены делают, пирожными зверей кормят. Действие вроде бы происходит в 20-е годы, но на служащем задником экране вдруг появляются кадры разрушения Храма Христа Спасителя. Праудин уже ставил подобный социальный эксперимент с "Человеком рассеянным" Самуила Маршака. Тогда наложение событий советской истории на текст детского стихотворения получилось на редкость складным и главное человечным. На сей раз -- сумбурным, так что и посочувствовать некому.

Но это все, как говорится, цветочки. Теперь о ягодке. Все три визуальных экзерсиса показались совершенно диетической продукцией на фоне спектакля Андрея Жолдака, вызвавшего у питерской критики и членов жюри бурю негодования. Скандалом запахло еще до фестиваля. "А вы знаете, что Жолдак опять антирусский спектакль поставил?" -- спросила меня в Москве одна театральная дама. -- "Какой?" -- "Тараса Бульбу". -- "Помилуйте, но там и русских-то нет". -- "Значит, антиукраинский. Какая разница". Уже в самом Петербурге я услышала слово "фашистский". Спектакль Жолдака может не нравиться, но ни фашизма, ни национализма в нем нет и в помине. Наоборот, есть неприятие насилия, с чьей бы стороны -- польской или украинской -- оно не исходило. Эпический герой повести, по отношению к которому сам Гоголь сохраняет этический нейтралитет, так же, как Гомер по отношению к героям "Илиады", в спектакле украинского режиссера превращен в чернорубашечника с лысой, как у Муссолини, головой. Основная оппозиция выстроена не между захватчиками и борцами за независимость (они почти неотличимы друг от друга и напоминают воинов какой-то тоталитарной секты), а между Андрием, поставившим личную жизнь выше долга перед Родиной, и его отцом, для которого ни любовь, ни родственные связи вообще не существуют. Спектакль несколько затянут и избыточен, но сделан на редкость талантливо. Действие развивается на деревянном помосте, вокруг которого в кабинках, напоминающих одиночные камеры, сидят зрители. Основное движение спектакля -- движение по кругу. Основные предметы бутафории -- ведра с молоком, яблоки, земля, живая рыба. Метафоричность Эймунтаса Някрошюса, медитативность Анатолия Васильева и статичная красота фильмов Сергея Параджанова переплавлены здесь в совершенно новое эстетическое целое, аналогов которому и не подберешь. В спектакле есть фантастические по выразительности сцены. Например, смерть Андрия, чье бездыханное тело воскресает на мгновение в неистовой пляске, чтобы потом опять повиснуть на руках потрясенного Остапа. Тем обиднее, что поддержки у критики спектакль почти не встретил.

Формалистские изыски среднего поколения можно не любить, но им следует отдавать должное. Ведь представители именно этого поколения, находящиеся, как Карлсон, в самом расцвете лет, и определят будущее театра. Такие одаренные, как Жолдак, уж точно. Тем более что занятые в "Тарасе Бульбе" "психофизические аппараты" уверяют, что работать с ним было ну очень интересно.