Открывшаяся в Московском музее современного искусства (филиал в Ермолаевском переулке) выставка «Воинство земное и воинство небесное» Бориса Орлова подтверждает: пластическая традиция и сегодня является кладезем, живым ресурсом идей, смыслов и значений. Она не служанка идеологем, она их валоризирует и оправдывает.

Великолепно подготовленная Еленой Селиной, Ольгой Лопуховой, самим художником ретроспектива наконец-то позволяет наглядно всем усвоить, что для Большого Художника Бориса Орлова всегда на первом плане идея не политическая, а пластическая. Общественно-политическая идеология -- это один из катализаторов процесса формоломкости, кардиограммы которой фиксировать Орлову куда важнее, нежели критиковать социум.

Художник получил хорошее профессиональное образование в классе знаменитого советского монументалиста Георгия Мотовилова, затем -- Г.А. Шульца. В фундаментальной статье каталога, написанной профессором Евгением Барабановым, первый период творчества Орлова, 1960-е -- начало 1970-х годов, увиден с «метафизической точки созерцания». Это экзистенциальное «переживание пространства как прорыва и границы». Запомнились рельефы из эпоксидной смолы. Мизансцены с фигурками, рассеянными по полю вогнутых сфер, напоминают отражения в зеркалах-лупах: фигурки выталкиваются из пространственной чаши, их пропорции гипертрофированно вытянуты. Рожденная форма оказывается в борьбе с породившим ее пространством. Если принять тезис Е.В. Барабанова о «травме рождения», представленной образом яичной скорлупы, то «контррельефы» Орлова -- это разлетевшиеся от хтонической сферы-яйца (символ начала жизни) кусочки, обреченные защищать свою отдельность. Сильнейшее впечатление получаешь и от серии, воскрешающей образы античной археологии: руинированные, разбитые фигуры и головы римских императоров, стянутые свинцовыми лентами. Вот уже внятно найденный лейтмотив творчества: рождение формы и ее беззащитность перед лицом времени, стихий, а еще перед угрозой тотальных топосов цивилизации, превращающих каждого конкретного, нареченного, «именно с Именем», в еще один обломок еще одной империи.

Главные разделы выставки, конечно же, посвящены визуальной риторике имперского сознания. Циклы с характерными названиями «Иконостас», «Парсуна», «Тотем», «Геральдический знак» включают пластические изобилия эмблематических мутаций: парадный бюст Сталина с пышными женскими грудями, замещающие человека орденские планки, геронтократический филин с бровями генсека и крыльями -- складнями для красных планок. Многие работы сделаны по принципу буквальной репродукции метафор (превращающихся таким способом в метонимии). В частности, в каретку пишущей машинки вмонтированы детали автомата (подразумеваем: «убойная сила слова»). Четыре этажа ММСИ в Ермолаевском переулке отданы травестийному параду тоталитарных транспарантов.

Впечатление, что художнику важно было провести детальное, методически выверенное пластическое исследование. В культурной традиции существует жанр геральдической, парадной презентации. К примеру, парадный портрет. Что будет, если равновесие между «личным» и «доличным» нарушится, и явленная на портрете персона будет полностью побеждена полчищами атакующих эмблематических атрибутов (ордена, медали, знаки отличий), а также коннотациями на иконосферу героического и триумфального? И если заимствоваться эти образы будут из разных идеологических систем: античный Рим, СССР, даже тотальность попкультуры, превратившей в геральдический тотем супрематические абстракции русского авангарда? С завидной художнической проницательностью Борис Орлов продемонстрировал нам итог таких метаморфоз. Им становится возвращение в дорефлективный мир традиционных, архаических мифов, архетипов. Орловские бюсты с рублеными профилями лиц и разноцветными брусками конструирующих грудь планок внятно ассоциируются с артефактами исчезнувших цивилизаций, «дремучих» культур. Неспроста же в новых сериях фотообъекты с советской хроникой трудовых подвигов и императорские бюсты покрывает ядреный алый хохломской узор -- символ не только карнавального энтузиазма, но и других фольклорных референций, в частности вечного круговращения самого себя пожирающего и воспроизводящего мифа. Орнамент же текст мифа и шифрует, и тиражирует, и обесценивает, сводя к чистой риторической номенклатуре.

В заключение вернусь к пресловутой проблеме «Соц-Арт», которая стала преткновением в полемике между членами экспертного совета новой премии «Инновация» (см. «Время новостей» от 14 февраля). Считать ли Бориса Орлова соц-артистом? Безусловно, нет, если мы понимаем направление только в границах метода Виталия Комара и Александра Меламида, придумавших в 1972 году само название и исповедовавших аранжировку взаимоисключающих стилей с целью ведения концептуального диалога о границах искусства. Орлов никакими готовыми стилями не манипулировал. Создал свой. И идеология для него не панацея творчества. Если же понимать «соц-арт» как некое широкое, творчески активное, амбивалентное пространство дискуссий на тему политических реминисценций в российском искусстве, тогда, конечно, Орлов не может оставаться за скобками. О чем сам и сказал в интервью из каталога: «Может быть, соц-арт -- это кураторский проект? Если воспринимать соц-арт как стилевое направление в доктрине Комара и Меламида, то я не хочу участвовать в этом соц-арте, это не мое, а если как сейчас, постфактум, после тридцати лет с момента его возникновения -- как совокупность опыта разных художников, -- то я еще, может быть, соглашусь участвовать в этом проекте».

Выставка Бориса Орлова проходит в рамках придуманного и осуществляемого Еленой Селиной и Василием Церетели проекта «Москва Актуальная». Впереди смотры достижений других классиков новейшего времени.