Проектом «Премьеры Мариинского театра в Москве» и оперой Рихарда Штрауса «Электра» на сцене Большого театра открылся оперный конкурс «Золотой маски». Начало получилось сильное как никогда. И как никогда порадовали выступавшие с традиционным вступительным словом. Сначала заместитель руководителя Федерального агентства по культуре и кинематографии Александр Голутва адресовал слушателей к «Фридриху Штраусу», что вызвало в зале бурю веселья и овации умиления. (Заметим, ошибка была со смыслом, хотя бог знает, имел ли Голутва в виду упоение Рихарда Штрауса Фридрихом Ницше.) Затем чрезвычайно элегантный и не по-чиновничьи естественный Герман Греф от лица спонсирующего Сбербанка пообещал публике массу «приятных эмоций и море позитива». А между тем всего через несколько минут в зале должны были пролиться реки крови и разыграться едва ли не самая жуткая в оперной истории трагедия.

Так, с шутками-прибаутками, с фрейдистскими оговорками и в крайне обаятельной атмосфере началась мариинская «Электра» -- спектакль мрачный, страшный, раритетный по материалу, сильный по исполнению и претендующий на победу в пяти номинациях. Один из главных конкурентов черняковского «Евгения Онегина».

Одночастному опусу Штрауса, вдохновленному модернистской пьесой Гуго фон Гофмансталя на античный сюжет (один из тех, которые вдохновляли еще и другого модерниста -- Зигмунда Фрейда), мариинские постановщики (режиссер Джонатан Кент, художник Пол Браун, художник по свету Тим Митчел) организовали выразительное сценическое пространство в двухэтажно-многомерном измерении: заваленный ветошью серый подвал -- жилище царской дочки Электры, охваченной жаждой мести. Вверх по ступеням, как-то случайно вырастающий из завалов старых чемоданов, стульев и остатков диванов -- «жилой» этаж, мир матери Электры Клитемнестры, стиль ар деко с античными реминисценциями и характерной закручивающейся лестницей, ведущей еще чуть выше, где за закрытыми дверями, в ядовито-яблочном освещении свершаются и месть, и преступления.

Исполинская истерика немыслимого, как будто на спор сочиненного накала и красоты, устроенная Штраусом из античного сюжета, где Электра и ее брат Орест мстят матери и ее любовнику, убившим их отца Агамемнона, здесь выражена столь же лаконично, сколь и загадочно-метафорически. Оттенок клиники, Фрейдова психоза довлеет над буквализмом декора. Электра, страшная, в красных трениках и грязной рубахе, в начале действия отчаянно перебирает слайды из старой, благополучной семейной жизни, потом достает китель отца. В нем она будет на сцене почти два часа, пока не снимет его с себя, не сложит устало, не потанцует с ним вальс, как маленькая девочка с куклой, и не упадет перед ним замертво. А все, что происходит за закрытыми дверями (ночные кошмары преступной матери, жертвоприношения, месть-убийство, финальное ликование отмщенных), выглядит не только театральной уловкой, но и намеком на фрейдистское толкование сюжета: это чудовищный психоз в голове Электры преодолевает и заражает реальность. Мрачно уходящий со сцены и равнодушный ко всему Орест в финале -- еще одно тому подтверждение. Все сделано красиво и не в лоб (в том числе двойная интерпретация). Спето качественно (прошедшие с Гергиевым его вагнериану мариинцы и эту планку берут без надрыва, Ольга Саввова -- Клитемнестра, Эдуард Цанга -- Орест, Елена Небера -- Хризотемида звучат достойно). И сыграно эффектней, кажется, некуда: фирменный гергиевский вулканизм (крупновато и не без брака, но кто в нашем доме считает) так украшает не только его Штрауса, но и других ницшеанцев -- Вагнера, Скрябина.

Великолепная работа Ларисы Гоголевской -- Электры, еще в «Тристане и Изольде» превращенной Дмитрием Черняковым в отменную драматическую актрису, способную на очень деликатную и убедительную игру на сильном контрасте фактуры, партии, образа, в нынешнем «масочном» конкурсе соревнуется с ее же Дьячихой из следующего мариинского представления: не менее редкую в здешних местах «Енуфу» Яначека покажут в марте. Ну разве что исступленному сопрано Гоголевской составит конкуренцию элегантный вокал Татьяны Моногаровой из черняковского опять-таки «Евгения Онегина».

Словом одна из ближайших интриг -- едкая элегия психологического театра против космической печали театральной истерики.