В Театре наций продолжается «ивановский» проект, приуроченный к 120-летию первой постановки «Иванова» в театре Корша, то есть в том самом здании, где теперь помещается театр Евгения Миронова. Цель умного проекта -- выявить и сопоставить сегодняшние -- интересные и разные -- размышления о «гамлетовской» пьесе Чехова, но, увы, из-за каких-то проблем с пожарными службами фестиваль лишился крупного козыря -- постановки Димитра Гочева в берлинском «Фольксбюне». И начался с маленького питерского «Такого театра», в эти дни продолжился второй труппой из Петербурга, что даже называет себя «Небольшой драматический театр», в скором же будущем обещают привезти «Иванова» из тульского театра кукол. Так можно дойти и до мышей. Впрочем, никаких претензий -- у нас давно живой театр предпочитает пространства поменьше.

«Небольшой драматический театр» кроме того что невелик, по-видимому, и очень беден: все декорации -- ширмы и пара деревянных крылечек почему-то малахитового рисунка, да еще за маленьким парапетом подразумевается пруд: туда все плюхаются, щедро обдавая сцену брызгами, иногда выныривая с воплем «поймал!» и бьющейся рыбой в руках. Декорацию стоит считать технической выгородкой: все, что есть в спектакле, сосредоточено в актерах.

Лев Эренбург, создатель и режиссер «Небольшого драматического театра», за несколько лет работы его труппы показал себя последовательным «снижателем», бескомпромиссно снимающим пафос и давящим лирику классических произведений разнообразным и отталкивающим физиологизмом. В его спектаклях слезы смешаны с соплями, кашель доходит до рвоты, а пот и экскременты естественны для некрасиво обнаженного тела, которого тут всегда много. Это принято связывать с первой профессией Эренбурга, и действительно, врач скорой помощи, который ежедневно сталкивается с телесностью в самом неприглядном виде, должен в знак протеста стать либо «украшателем», либо «физиологистом», ненавидящим театральную красивость.

Эренбург всегда немного пересочиняет пьесу: в этот раз он назвал ее «Ивановъ» и прибавил «по мотивам А.П Чехова», чтобы оправдать сильное сокращение текста, дополнения и пересказ «своими словами». История Иванова тут вставлена в рамку из сцен с двумя старыми евреями, родителями Сары -- парализованным, шамкающим отцом, талдычащим о возвращении корней, Стене Плача и Синае, и матерью, что, ухаживая за больным, повторяет мудрые банальности вроде «люди сами себя разделили на евреев и не евреев»... Эренбург на всякий случай рассказывает, что все это есть в чеховских вариантах, но ему мало кто верит.

«Ивановъ» по всем параметрам очень «эренбурговское» произведение. Для чеховской пьесы (в отличие, скажем, от «На дне», по которой у режиссера была знаменитая постановка) это выглядит шокирующе, не всегда оправданно, но в иные моменты остро и продуктивно. У Чехова в начале пьесы пьяноватый Боркин ружьем пугает читающего Иванова -- спектакль открывается долгим купаньем героя. Потом из купальни на парапет томно вылезает совершенно голый Боркин в виде русалки -- накинув на голову сеть, изображающую длинные волосы. Боркин прижимает руку к плоской груди и кокетничает: «Пощупай-ка, как у меня сердце бьется...». Можно, конечно, увидеть здесь гомосексуальные намеки. А можно -- пьяное дуракаваляние.

И оказывается, что история -- про это. Про компанию еще не старых друзей (все они оказываются примерно одного возраста) -- Колю, Пашу, Матвея, Женю и Мишу, то есть про Иванова, Лебедева, графа Шабельского, доктора Львова и управляющего Боркина. Про вечно пьющих и постепенно спивающихся до поросячьего визга дружбанов, из которых лысоватый истерик Иванов (Константин Шелестун), пожалуй, самый адекватный. Они, как в молодости, любят повалять дурака (и в этом с ними заодно дурашливая оторва Сара -- Ольга Альбанова), поиграть в «ладошки», спеть хором романс или арию. Но вот с тем, что касается женщин, у алкашей полных швах. И как бедные дамы ни стараются, ни заваливают мужчин сами, ни садятся в буквальном смысле им на шею, ни хватают за причинные места, ни появляются перед ними совсем голые, угасших кавалеров не взбодрить. Их интересует только выпивка с разговорами. И дружеская компания.

Тут, как ни странно, действительно все мужчины дружат, все друг с другом на «ты»: Николаша, Миша, Женя, Пашулечка, Матюша. Даже с дураковатым Боркиным (Юрий Евдокимов). Даже с любящим скандалы и выяснения отношений доктором Львовым (Сергей Уманов). Дружба Иванова со Львовым оказывается и вовсе неожиданной: посреди спектакля у героя ни с того ни с сего начинается наркотическая ломка, и Львов приходит его спасать (и сам ширяется заодно). А свой финальный монолог о том, как он сейчас выведет Иванова на чистую воду, багровый и совершенно остекленевший от пьянства доктор заканчивает с блаженной улыбкой, без конца повторяя: «Коль, я просто приду и поздравлю, Коль...».

Фирменный эренбурговский отталкивающий физиологизм в «Иванове» тоже соблюден: герои, чуть что лезущие в воду даже в одежде, беспрестанно ходят мокрыми, скользят и падают, у дам тут же делаются мокрые и грязные подолы. Шабельский (Вадим Сквирский), вынув бутылочку, припрятанную в собачьей будке, закусывает чем-то из собачьей миски, а после с отвращением выплевывает пережеванное назад. Боркин кашляет, разбрызгивая вокруг себя варенье, а Львов собирает его руками с полу в баночку и ест оттуда. Потом по липкому полу противно чавкает вся обувь. Иванов после купания расхаживает голышом и при появлении жены прикрывает причинное место чайным стаканом. Лебедев (Кирилл Семин) ходит, засунув руку в банку с рассолом, где крепко ухватил в кулак соленый огурец. Решительная Сашенька (Мария Семенова), когда видит, что Иванову не удается открыть бутылку, засовывает ее в снятый чулок и бьет каблуком, пробивая в стекле дырку и сцеживая через чулок вино в другую туфельку, чтоб кавалер выпил. На свадьбу упившийся вусмерть Шабельский приходит в белье Сары и все норовит снять штаны, чтобы наложить кучу на ковровую дорожку.

Физиологии с перебором, потому спектакль тяжеловато смотреть, а смысл его затуманивается. И что вдруг повеселел, а потом застрелился ироничный очкарик Иванов? Оттого ли, что на время прояснился рассудок и увидел он, что вокруг творится? Или наоборот, оттого, что разум окончательно отлетел в психоделические выси? Не понять. Но пьют у нас много -- об этом и Чехов писал.