Не надо думать, что редакции литературных журналов только премии раздают, -- они еще и работают. Сегодня к читателям уже пришли январские номера «Дружбы народов», «Знамени» и «Нового мира». Все три журнала открываются «козырными» поэтическими выступлениями: в «Дружбе народов» -- Геннадий Русаков, в «Новом мире» -- непременный Александр Кушнер, в «Знамени» -- Максим Амелин.

Подборка Русакова называется «Проверенные люди». Оставляя в стороне подлинный смысл этого заголовка, можно да и должно применить его не только к трем поэтам, которым редакции поручили задать главную мелодию, но и к их коллегам, также представленным на страницах первых в 2008 году журнальных книжек. И если Борис Ильин («Новый мир»), по слову представляющего его публике собрата, поэт «чрезвычайно молодой» (действительно, всего 22 года) и пока нераскрученный, то рекомендатель, уже давно вошедший в силу Максим Амелин, не жалеет высоких слов, дабы убедить нас: все проверено.

«Стихам Бориса Ильина <...> свойственно то редкое равновесие двух противоположно направленных стихий (не могу представить появления в стихах Амелина стихий, куда-то направленных. -- А.Н.) -- равновесие звучащего смысла, когда духовные поиски не отменяют формальных экспериментов, а стилевое разнообразие не мешает сохранять внутреннюю цельность». О «духовных поисках» судить не берусь (для того мне девяти стихотворений мало), а формальные эксперименты, на мой вкус, лишены «экспериментальности». Возможно ли взгляду быть с куполом в ссоре?/ Под сводом дым ладана солнцем зажжен./ И воздух, клубясь, полыхает в соборе,/ Где венчано столько мужей и жен. Мучительно спотыкаешься, бредя сквозь «под-дом-дым-дан» второй строки, но вдруг оказывается -- ничего страшного, аллитерационная агрессия отменяется, воздух полыхает мягко (и припахивает чем-то усредненно мандельштамовским), а пропуск слога в четвертой строке кажется не приемом даже, а простой небрежностью. Умом понимаешь, что быть такого не может, что не велика хитрость метр выдержать, что ритмический курсив на этом самом «мужей и жен» нечто знаменует. Только -- что? И певчие вывели несколько ноток,/ Высоких, старинный распев творя... Ага, смекаю: поэту надо вырваться из тенет пастернаковского «Лета», вот он и усекает приставку в предсказуемом «сотворя». И всякий треск пламени краток и кроток,/ Пред тайной закрытого алтаря. Повторение -- мать учения. А я не желаю ни жмурок, ни пряток./ Желаю ответствовать в лоб./ Чтоб не было после тупых непоняток./ Прозрачно и искренне чтоб. Может, и искренне, но никак не «прозрачно». И гвоздевое «чтоб» в рифме кажется не знаком «высоким косноязычья», а давно отработанной придумкой. Как и ребус о «правде», которой не место в кармане. Как и нарочитый наив коды: ...Решение таково,/ Что если и жмуриться -- только от света,/ А прятаться -- ни от кого.

Я не подвергаю сомнению талант Бориса Ильина. Но уж слишком стих его «проверенный». Причем там, где установка на «эксперимент» особенно наглядна (например, в «Болтовне» с ее разрывами слов на границах строк), коэффициент «проверенности» резко рвет вверх. Одно стихотворение -- последнее -- мне просто понравилось (хотя без то ли кокетливой, то ли недодуманной «непосредственности ребенка» в нем можно было бы обойтись). Потому и понравилось, что: Вырастают из тьмы силуэты./ На секунду -- когда сверкнет./ Можно с бури писать портреты,/ Только бури никто не вернет.

Почему же? У Пастернака получалось. Может, и у Ильина получится -- не зря же растратился на преамбулу взыскательный Амелин. Только пока мне кажется, что амелинские характеристики больше относятся к «субъекту» высказывания, чем к «объекту» Может, потому риторика Амелина и сбоит, что о сути он говорит не журденовской прозой в «Новом мире», а стихами в «Знамени». Вот здесь действительно битва (а не порционная разблюдовка) гармонии и хаоса, мелодии и заикающегося говорка, жажды речи и императива немоты. По-весеннему на улице запели/ птицы, в хор свои сливая голоса,/ сквозь немолчное журчание капели/ возвестить, что вслед за темной полоса/ жизни светлая грядет, -- но я не верю:/ обретением не возместить потерю <...> Непроглядная и плотная зима,/ грозно дышащая хладом отовсюду,/ обступив, свести пытается с ума,/ сил оставшихся лишить, на был и буду/ настоящее разъять мечом стальным. -- / Пойте, птицы, не давая остальным!

Ишь чего захотел! Это кому же недозволительно нынче петь? Кушнеру? Извините: Меж двумя дождями в перерыве,/ Улучив блаженных полчаса,/ Я в тумана розовом наплыве/ Тернера припомнил паруса./ Солнце в этом дымчатом массиве/ Не смотрело, желтое, в глаза. // И такою свежестью дышали,/ На дорогу свесившись, кусты,/ И стояли, будто на причале,/ Дачи, как буксиры и плоты,/ Словно живопись была в начале,/ А потом все то, что любишь ты. Интересно, конечно, было бы узнать, что именно автор (или адресат) любит, но любопытство надлежит смирять. Иначе получится как с поэтом, задумавшимся, отчего это щенок за газетой гоняется: Нет, не знаю! Признаться в твореньи/ столько тайн, что всего не обнять./ И при самом внимательном зреньи/ ничего в бытии не понять./ Тут потребна особая хватка,/ знанье, мера и вес, и ранжир.../ Или просто любить без остатка/ этот странно придуманный мир. Это не Кушнер. Это Русаков. Поет «...в упорстве самоотрицанья» и Ольга Постникова («Дружба народов») -- преимущественно жестокие романсы в интеллигентско-ироническом изводе? Ты уезжаешь, точно умираешь,/ Читаешь мне стихи в последний раз./ Как любишь ты тогда, когда теряешь,/ Несдержанных не вытираешь глаз... И еще: Ты вечно помнить обречен,/ Какою высушен отравой,/ Какою выпущен облавой,/ Каким сияньем облучен. Так и слышишь никитинскую гитару. Право жаль, что не догадались форматных дел мастера вставить эти тексты с надлежащей музыкальной сопроводиловкой во вторую «Иронию судьбы». Так что поют проверенные люди -- и Лев Лосев пять стихотворений «Знамени» дал, и Алексей Цветков «Новое» (без знаков препинания, но с в общем-то легко реконструируемым логическим рисунком) тому же журналу предоставил.

«Две поэмы» Тимура Кибирова «Знамя» печатает под новой рубрикой «Неформат». И это правильно. Хотя Кибиров тоже, конечно, человек проверенный, а представленные публике тексты лучше читать вместе с иными составляющими новой сложно организованной книги под названием «Три поэмы».

Что же до прозы, то о «знаменском» романе опять-таки давно проверенного Владимира Шарова «Будьте как дети» что-нибудь -- по завершении печатания -- сказать придется. А может быть, и не только о нем.