К окончанию второго срока своего президентства Владимир Путин "закрыл" тему Северного Кавказа.

Северный Кавказ был ключевой проблемой, с которой он столкнулся, возглавив российское правительство в 1999 году: фоном назначения стали открывшиеся боевые действия в Дагестане и взрывы жилых домов в Москве, в которых уличили карачаевских террористов. В избрании Путина президентом в марте 2000 уже участвовала Чечня -- та часть, которая была отбита у сепаратистов федеральной армией. К президентским выборам 2004 года взрывы самодельных бомб еще звучали в российских городах, но сепаратисты были уже, как и обещал глава государства, в основном «замочены». Чечня еще лежала в руинах, но зато получила новую, «пророссийскую» конституцию и лояльного Москве президента Ахмата Кадырова.

Начало второго путинского срока вдруг принесло страшный рецидив: май 2004 года -- убийство Ахмата Кадырова, июнь -- нападение на Ингушетию, сентябрь -- захват школы в Беслане, октябрь -- волнения в Черкесске. Но потом трагические новости пошли на убыль. Налет боевиков на Нальчик в октябре 2005 года стал на сегодняшний день последним эпизодом нынешней кавказской войны -- если говорить о ее крупных формах. Формы мелкие -- эпизодические обстрелы колонн, подрывы милицейских автобусов, гибель людей в процессе локальной борьбы силовиков с боевиками, столкновения спецназа с бандитами в лесистых предгорьях Чечни и окрестностей -- ничуть не менее страшны. Но они переходят в разряд новостей, которыми можно пренебречь.

Причем не только (и не столько) по злой воле внутреннего или внешнего цензора, сколько по желанию аудитории, которой смертельно наскучили и «мелкие» кавказские неприятности, и отчеты о восстановлении разрушенного Грозного. Грозный и правда восстанавливают. Но кому кроме его бывших и нынешних жителей интересны бодрые отчеты об отреставрированных квадратных метрах -- там, где год-два назад стояли обугленные руины и трамвайные рельсы появлялись памятником исчезнувшей цивилизации из-под одного завала, чтоб исчезнуть под другим?

Рецидив в начале второго срока, кажется, что-то изменил в кремлевских представлениях о происходящем на Кавказе. Выяснилось вдруг, что ситуация как «ползла» в 1999-м, так «ползет» и в 2004-м. Что все меры, включая победоносную военную кампанию в Чечне, -- это меры тактического, «пожарного» реагирования. И что если не перестать верить собственной пропаганде, можно увязнуть в колоссальном болоте, рядом с которым Ирак и бывшая Югославия покажутся образцами стабильности. И тогда на Кавказ отправилась «вся президентская рать» в лице полномочного представителя главы государства в Южном федеральном округе Дмитрия Козака.

Г-ну Козаку пришлось год носиться по всему Кавказу от одного конфликта к другому, всюду уговаривая людей поверить власти. К которой не было уже в общем-то особого доверия. Потому что власть на Кавказе стала синонимом кричащего богатства на фоне общей бедности и безработицы, тотальной коррупции и насилия по отношению любому, кто становился на ее пути. Очень вероятной перспективой для этого любого было появление его имени и фамилии в списках «исламских радикалов», особенно если он был молод и соблюдал догматы религии. Дальше следовали вызовы в милицию, которые могли так и остаться вызовами, а могли закончиться потерей здоровья, чести, иногда -- жизни. И тогда самые горячие из родственников действительно пополняли ряды «исламских радикалов».

Эта ненависть была направлена в основном на республиканские власти -- на людей, словно прикипевших к своим креслам с начала 90-х годов, «проевших» остатки республиканских экономик и торговавших с Москвой стабильностью в обмен на субсидии, чтобы тратить их в основном на свои особняки и образование своих детей. Федеральная власть была далеко, а ее ближайший посланник -- полпред в Ростове -- не производил впечатления человека, который может справиться с ситуацией в регионах. Она как будто даже и устраивала первых полпредов на юге -- Виктора Казанцева и Владимира Яковлева. Но г-ну Козаку, пока он ездил по республикам и писал свой закрытый доклад г-ну Путину, удалось сделать почти невозможное -- заставить людей поверить, что российский чиновник способен разговаривать с людьми, не брать взяток и решать проблемы.

Кроме имиджевого успеха г-н Козак сделал несколько важнейших вещей. Он впервые за весь постсоветский период внимательно проанализировал ситуацию в этом сложнейшем краю и приступил к «реконструкции» региональных элит. С 2005 по 2007 год он способствовал вполне адекватной смене первых лиц в четырех из семи кавказских республик -- Северной Осетии, Кабардино-Балкарии, Дагестане и Адыгее. Когда общий рост экономики в стране заставил отступить угрозу общего коллапса на Кавказе, полпред обратился к социально-экономической базе. Он попытался (правда, безуспешно) реформировать межбюджетные отношения с наиболее дотационными субъектами, чтобы сделать бухгалтерию более прозрачной, а инвестиции -- более эффективными. Эти идеи вызвали глухой, но активный протест региональных элит. Но полпреду все же удалось заставить региональных лидеров приступить к оценке имеющихся «точек роста» и подготовке более или менее осмысленных инвестиционных программ развития. А также буквально за руку привести на Кавказ российских инвесторов.

Уход Козака с Кавказа (вернее, из Южного федерального округа) -- это едва ли не главное политическое событие северокавказской политики в уходящем году. В сентябре 2007 года полпред, три года проработавший «кризисным управляющим» в самой проблематичной провинции страны, возглавил Минрегион. Туда же в 2004 году ушел из Ростова г-н Яковлев, и для него это стало последней кадровой ступенькой в политическое небытие. Но Козак не Яковлев. Минрегион уже начал активно прибирать полномочия других федеральных министерств, и есть все основания полагать, что опыт, накопленный г-ном Козаком на Кавказе, он попытается теперь применить при выстраивании связей центра со всеми остальными регионами страны. Это тем более актуально теперь, когда всем без исключения губернаторам предстоит заново организовать свои взаимоотношения с новым главой государства. Назначение нового «южного» полпреда, Григория Рапоты, до сих пор работавшего генеральным секретарем Евроазиатского экономического сообщества, можно трактовать как признание: с точки зрения центра кризис на Северном Кавказе или по меньшей мере его кульминация миновала. Хотя и для г-на Рапоты на Кавказе найдется немало работы.

В январе 2007 года в должность вступил последний из назначенцев Дмитрия Козака -- президент Адыгеи Асланчерий Тхакушинов. Он сменил Хазрета Совмена -- бывшего золотопромышленника, которому не суждено было превратиться в кавказского Романа Абрамовича. Уход г-на Совмена сопровождался ростом активности черкесских этнических движений, которые с негодованием отзывались об идее слияния Адыгеи с Краснодарским краем. Эти движения были склонны объявлять как раз г-на Совмена гарантом сохранения статуса республики и даже грозили повторением в Майкопе нальчикских событий 2005 года.

С назначением г-на Тхакушинова Адыгея не приблизилась к Краснодару в административном плане, но обрела, кажется, относительно вменяемое правительство и вполне обошлась без черкесских волнений. Наоборот, черкесская общественность Адыгеи, Кабардино-Балкарии и Карачаево-Черкесии этой осенью пышно отметила 450-летие единения с Россией. Точкой отсчета был объявлен брак Ивана Грозного с дочерью кабардинского князя Темрюка Идарова и последующий военный союз. Правда, дочь князя оказалась не последней супругой московского царя, и на смену союзу пришла тяжелая Кавказская война XIX века, в которой большая часть черкесских народов воевала против России и подверглась массовому выселению. Праздники этого года не выглядели торжеством современных технологий массового увеселения, но оказались по-своему трогательны и должны были символизировать дружбу народов и надежность позиций России в западной части Северного Кавказа.

Но новые интеллигентные президенты и праздничные изъявления лояльности еще не означают решения проблем по существу. Новые кавказские начальники в большинстве своем не должны иметь проблем со сменой босса в Кремле и могут, видимо, рассчитывать на продолжение своей карьеры -- в той части, в какой она зависит от Кремля. Дело в том, что все как один вновь назначенные президенты, даже если их воодушевляют идеи экономического развития, борьбы с коррупцией и произволом силовиков, сталкиваются с проблемой кадров. Даже после увольнения ключевых фигур «старого режима» там, где это возможно сделать, не рискуя ни головой, ни стабильностью управления, им приходится преодолевать серьезнейшее сопротивление сложившейся элиты, которой вовсе не улыбается сдача своих позиций.

Кроме того, старых управленцев часто просто не на кого менять: в маленьких республиках новый руководитель иногда вынужден мобилизовать чиновников, которые уже один раз успешно «провалились» при предшественнике его предшественника -- просто потому, что других кадров нет. Даже самым одаренным «новичкам» приходится осторожно и очень неспешно выстраивать новую, свою систему сдержек и противовесов, а тем временем люди «внизу» сталкиваются все с теми же участковыми и главами сельских администраций, которые вымогали у них взятки все последние годы. Ситуация во многом держится лишь на том, что на Кавказе, как и во всей остальной России, стало в целом побольше денег. Их хватает и на взятки, а дать взятку всегда удобней, чем отрастить бороду и выйти на тропу священной войны -- то ли с неверными, то ли с главой администрации.

Те, кто на такую войну вышел, находятся сейчас в несравненном меньшинстве, но они есть практически во всех республиках Северного Кавказа. В уходящем году они окончательно отказались от амплуа борцов за право на отделение от России своих этнических групп и провозгласили религиозную войну против неверных вплоть до установления шариатского порядка на всем Кавказе. Представителей ичкерийских сепаратистов в Европе расстроила такая солидарность кавказского «сопротивления» с несимпатичными лидерами «Аль-Каиды», но расстраиваться впору также российским чиновникам, генералам и лояльным муфтиям. Осенью этого года «амир Кавказа» Доку Умаров выдвинул лозунг политического ислама, фактически провозгласив вероотступниками все духовенство, которое отказывается от политической составляющей религии, то есть от идеи шариатского правления. На Кавказе даже в его нынешнем относительно благополучном положении есть многие, кто задумается над этими идеями. А сторонникам Умарова, в сущности, не так уж важно теперь обстреливать федеральные войсковые колонны, важно вести борьбу за умы.

Хотя обстрелы и подрывы, несомненно, делают такую борьбу нагляднее. Самой горячей точкой в этом плане в 2007 году стала Ингушетия, где с лета началась целая серия демонстративных убийств этнических русских, чередовавшихся с терактами. В конце июля -- начале августа 2007 года в республику были введены дополнительные федеральные войска, которые, по официальной версии, к настоящему времени выведены, а по не официальной -- нет. Операции силовиков порой приводят к жертвам среди гражданского населения, а эти жертвы в свою очередь -- к акциям протеста, пока еще мирным. Президент Мурат Зязиков сохраняет бодрый вид и даже вошел на днях в генсовет "Единой России" по результатам невероятно удачных для этой партии итогов думских выборов в Ингушетии. Однако его политическое будущее вызывает наибольшее количество вопросов: ситуация в вверенном ему регионе остается крайне напряженной.

Зато образцом мирного урегулирования стала Чечня. В апреле этого года в должность президента вступил наконец 31-летний Рамзан Кадыров, сын и фактический наследник убитого в 2004 году Ахмата Кадырова. Рамзан не стал прямым преемником отца сразу же после теракта исключительно в силу возраста. Визитной карточкой г-на Кадырова-младшего стали отреставрированные проспекты Грозного. Он собрал под своей рукой почти всех чеченцев -- бывших участников боевых действий и сформировал из них милицию, лояльную не столько России, сколько лично ему, хотя разница чем дальше, тем более трудно уловима. Именно эти части и отвечают за порядок на территории -- федеральные войска редко покидают пределы своих баз. Рамзан Кадыров позиционирует себя как примерный мусульманин и национальный лидер чеченцев, который чтит и соблюдает обычаи родины. В Чечне почти нет этнически русского гражданского населения, а число федеральных военных сопоставимо с численностью местных силовых структур. Скоро, вероятно, не будет и этого: г-н Кадыров настаивает на том, чтобы чеченские призывники служили дома. Россию и Чечню после всех жертв с обеих сторон связывают только поток добываемой там нефти (около 2 млн тонн в год) и мантра о единстве, повторяемая президентом республики и его сторонниками.

А единство выглядит проблематичным: достаточно взглянуть на хронику конфликтов коренных жителей российских городов с представителями кавказских общин -- например, весной этого года в Ставрополе или летом в Москве. Социологи давно заметили, что большая часть россиян считает кавказские территории неотъемлемой частью своей страны, но склонна воспринимать их жителей как чужаков. На Кавказе, особенно в той его части, где, несмотря на призывы политиков, уже почти не осталось русских, о поездках за пределы республик говорят: «Поедем в Россию». И если этот барьер не будет разобран, Кавказ и без сепаратистов с ваххабитами по-прежнему рискует превратиться в оставленную колонию.