«Ну что же? Кажется, противник ваш не явился» -- «Явится сейчас» -- «Но все же это странно мне немножко, что нет его: седьмой ведь час! Я думал, что он ждет уж нас!». Тем временем противник находится прямо под носом беседующих: лежа поперек двуспальной кровати, на которой с другой стороны сидит Ленский, Онегин невольно слышит разговор своего друга с Зарецким, стоящим у изголовья.

И это не анекдот. Так начинается дуэль в новой версии оперы «Евгений Онегин» в Мюнхене, не шедшей здесь более 30 лет. В этой сцене два обстоятельства, проясняющие суть постановки главной русской оперы в одном из главных оперных домов Европы одним из многообещающих режиссерских дарований -- Кшиштофом Варликовским. Первое -- вопиющее несовпадение слов и действия, что вызывает недоуменный смех даже у немцев, которые с произведением явно не «на ты». Второе -- отсутствие мотивации: радикальный сюжетный ход возникает с потолка и бессмысленно повисает в воздухе.

Хочется уточнить: изумление возникает вовсе не потому, что два с детства знакомых персонажа открываются с неожиданной стороны -- и ночь перед дуэлью проводят в одной постели. Вопрос в причинно-следственных связях. Если рассматривать мюнхенского «Онегина» как серьезное театральное высказывание, к чему располагает и статус Баварской оперы, и имя Варликовского, сорокапятилетнего польского режиссера, перед дебютом в Германии имевшего постановки в многоуважаемой Парижской опере, то ждешь в первую очередь не столько ярких решений, сколько внятной аргументации: почему эти люди в таких отношениях, как эти отношения проявлялись раньше, что все это значит в смысловой конструкции спектакля и о чем вообще постановка? Однако на такие вопросы нет не то что ясного ответа, но даже намека на него: режиссерский стиль -- это лихие артброски, не подкрепленные развитием целого. Спектакль, действие которого происходит в каком-то провинциальном уголке соцлагеря, построен как быстрая смена картинок комикса.

Вот на вступлении, когда в оркестре постепенно расцветает тема мечты Татьяны, старуха Ларина и нянька Филиппьевна -- увядшие размалеванные красотки -- долго и бессмысленно пялятся в телевизор. Вот Ольга (Елена Максимова) и Татьяна (Ольга Гурякова) -- две провинциальные пустышки -- берут микрофоны, чтобы, подражая звездам столичной телеэстрады, спеть дуэт «Слыхали ль вы?». Вот комната наполнилась большим количеством народа, похожего на жильцов фабричной общаги, который, выстроившись по периметру сценической коробки, поет задумчивый крестьянский хор и оттанцовывает затем нечто вроде твиста под бойкую плясовую. Кто все эти персонажи, какая нелегкая собрала их здесь, в каких они отношениях друг с другом, что происходит? При отсутствии режиссерской разработки, того, что на немецком имеет точное, но непереводимое определение Personenregie, получаются муляжи, напоминающие знакомые образы, но только не реальные люди, которым веришь -- с характерами, историями, судьбами.

Весь спектакль -- экстремальное путешествие по знакомым российским местам, ставшим вдруг неузнаваемыми. Татьяна, которая при первом знакомстве шарахается от пытающегося заговорить с ней Онегина (Михаэль Фолле), при второй встрече резко меняет тактику: после отрезвляющей отповеди Онегина в присутствии толпы свидетелей -- справа и слева стоят непонятно зачем пришедшие общежитские тетки -- она прыгает на шею герою, обхватив его руками и ногами. Скинув с себя поправшую этикет, Онегин изрекает: «Учитесь властвовать собою!». Здесь возникает редкое для этого спектакля чувство удовлетворения: действие и слово вступили в короткую, но впечатляющую связь.

Мюнхенский «Онегин» не использует даже такое преимущество оперы, как музыка и пение. Оркестр под управлением генерального музыкального директора и худрука Баварской оперы Кента Нагано звучит совсем не волшебно и, бывает, даже расходится с певцами, что для театра такого ранга представляется невероятным.

Тем не менее этот спектакль, превратившийся, казалось, в один большой минус, попирающий элементарные законы современного театра, да и вообще искусства, смотреть очень даже стоит. В нем есть особый драйв -- какая-то бесстыдная лихость: от нее цепенеешь, но она и восхищает. Смотришь и удивляешься: до какой же степени можно пренебрегать в своем высказывании смыслом, а в профессии -- санитарными нормами? Ради такой духоподъемной шокотерапии и стоит посетить баварского «Онегина». В следующий раз его можно будет увидеть в феврале (дирижер -- Йон Марин, работающий сейчас с Национальным филармоническим оркестром России), рядом с экзистенциальной «Хованщиной» Дмитрия Чернякова.