В издательстве «Фантом Пресс» вышел дебютный роман польского писателя Марека Соболя «Мойры» (перевод Е. Полецкой), ставший бестселлером на родине автора. В центре сюжета причудливо сплетенные истории трех женщин, от лица которых и ведется повествование. Каждая из героинь наделена именем одной из трех древнегреческих богинь судьбы -- Лахесис, Атропос и Клото, и с каждой из них связана отдельная новелла. В целом роман «Мойры» органично вписывается в «новую волну» польской литературы, которая в последние годы активно пополнялась представителями естественных наук, бывшими программистами и членами неформальных молодежных движений. Наш корреспондент Наталия БАБИНЦЕВА встретилась с Мареком СОБОЛЕМ на презентации его книги, чтобы расспросить о современной Польше, католическом воспитании и заслуженном счастье.

-- Трудно ли вам дались женские монологи, из которых, по сути, ваш роман и состоит?

-- Писатель в первую очередь должен быть хорошим слушателем и уметь перевоплощаться. Писатель -- тот же актер: или умеет вжиться в образ, или нет. Если у него нет этого дара, то произведения получаются пустыми пластмассками. Я решил побыть женщиной. Когда напишу роман не от имени женщины, тогда скажу, было ли это трудно.

-- Из трех женских историй какая вам ближе всего?

-- Все эти три женщины -- это я. Но Атропос ближе мне интеллектуально.

-- «Атропос» самая выверенная из трех новелл...

-- А остальные вам показались не такими выверенными?

-- В первом монологе, где вы имитируете речь старой женщины, есть некоторая нарочитость, мне показалось.

-- Это от читателя зависит. Я, например, очень люблю слушать стариков, поэтому и избрал себе такую героиню. В их словах очень много подлинности. Мне часто приходится общаться с теми людьми, которые находятся на социальном дне. В краковском районе Казимиж, где я живу и где разворачивается действие второй новеллы, в советские годы селился только пролетариат. Я много общался с этими людьми, и их истории всегда казались мне правдивыми. Я и сейчас часто просто подсаживаюсь к ним на площади, чтобы выпить пива и послушать, о чем они говорят. Современные молодые люди, более образованные и успешные, так ярко рассказывать не умеют. Да и традиция площадных посиделок постепенно умирает.

-- Много ли подслушанных историй попало в ваш роман?

-- В чем-то я лично участвовал, что-то услышал от знакомых, что-то просто придумал. Так и происходит: понадергаешь отовсюду понемногу, глядишь, уже роман сложился (смеется). Ближе всего к реальности история медсестры, которая работает в детском отделении. Я пятнадцать лет назад общался с такой девушкой, и многие из ее рассказов вошли в книгу. Я давал роман на экспертизу врачу-онкологу, и он сказал, что все ситуации описаны очень точно. Я считаю, что надо досконально знать то, о чем пишешь. Поэтому мне пришлось изучить и историю второй мировой, и ознакомиться с медицинскими терминами, и больше узнать про женщин вообще -- их привычки, жесты, слова.

-- А зачем вы так часто нажимаете на болевые точки читателя, выстраивая показательно трагические сюжеты?

-- Но ведь все мои истории заканчиваются хорошо. Две точно, а третья почти наверняка. Даже та старушка, что прошла через холокост, в конце говорит, что не хотела бы ничего изменить в своей жизни. Это роман о том, как трудно обрести в этой жизни счастье, как много надо для этого работать. Журналисты вообще часто называют мой роман печальным. Но такова сама жизнь -- запутанная, нелегкая, противоречивая. Невозможно же игнорировать тот факт, что у людей полно проблем.

-- Но в вашем романе присутствует подспудная мысль, что благодать можно и должно заслужить страданием.

-- Герои, которые прошли через трудности и достигли счастья, знают в нем толк. С ними интереснее иметь дело, потому что они умеют распознать момент истинной радости. В современном мире как обычно происходит: люди живут долго и благополучно, а потом на старости лет впадают в депрессию оттого, что ничего стоящего так и не пережили.

-- А разве это не трагедия? Почему же вы отказываете повседневности в драматизме?

-- Если бы я не любил повседневность, в моем романе не было бы такого количества бытовых деталей. Я же буквально помешан на описании вещей -- это моя писательская «фишка». Порой какое-нибудь старое зеркало может рассказать куда больше, чем человек. Я люблю описывать предметы, их трещинки и потертости, которые хранят тепло рук.

-- Все равно в вашей теории счастья есть что-то от католического воспитания.

-- Ничего подобного, я атеист. Католики обещают награду за страдания на небесах, а у моих героинь хватает сил, чтобы самим добыть счастье на земле. На мой взгляд, это далеко от католического учения. Вы упрощаете, когда говорите, что тема страдания связана с католицизмом.

-- Но в современной польской литературе эта тема навязчиво присутствует. Ваш соотечественник Януш Вишневский, чей роман «Одиночество в сети» очень популярен в России, каждого второго героя загоняет в гроб.

-- А вы хотели бы, чтобы мы писали про благополучных новых поляков, про их дорогие машины и большие заработки? Но это же так скучно и похоже на то, что происходит у вас. И вообще я не могу отвечать за всю польскую литературу. Что касается меня, то мне гораздо ближе чешская традиция -- Милан Кундера и Богумил Грабал. Из современных польских писателей я выделю, пожалуй, Михала Витковского.

-- А ваши героини как-то связаны со своими мифологическими прототипами -- богинями судьбы?

-- Конечно. Ведь они сами прядут нить своей жизни.