«Книга расставаний» -- лирическое, пронзительное и немного печальное название дал своей книге, вышедшей в издательстве РГГУ, Вадим Моисеевич Гаевский. Легендарный балетный и театральный критик, один из самых ярких авторов второй половины ХХ века, оцененный и в веке XXI (два года назад актеры под предводительством Олега Меньшикова вручили ему премию Кугеля), сдержанно обозначил жанр книги воспоминаний: заметки о критиках и спектаклях. Книга действительно состоит из двух частей: первая посвящена судьбе русской художественной критики -- это портреты людей ХХ века, создававших литературу об искусстве; в центре второй -- подробный рассказ о трех спектаклях («Три сестры» Владимира Немировича-Данченко, «Жизель» с Галиной Улановой и «Мадемуазель Нитуш» в Вахтанговском театре). В этой структуре есть автобиографический подтекст: именно благодаря этим спектаклям и увлеченности рецензиями тех лет Вадим Моисеевич и сам выбрал профессию человека, пишущего о театре.

О том, чем привлекала, чем «неудержимо притягивала театральная критика», автор говорит в самом начале книги: «А находил я (в театральных рецензиях. -- О.А.) то, что и восхищало меня, что и позволило считать критику романтическим делом, -- умение разрешить загадку, дать краткую формулу неуловимого режиссерского замысла, необъяснимой актерской игры, не порвав при этом покрова тайны. Страстный любитель классических детективов, я и рецензию читал как увлекательную детективную новеллу».

Совершенно поразительная вещь -- книга действующего театрального критика, искусствоведа посвящена коллегам, учителям, которые не воспринимаются как конкуренты, с которыми автор не конфликтует, не пускается в пространные теоретические споры, а, напротив, восхищается всеми своими героями, определяет суть профессионального мастерства, находит формулу индивидуальному литературному стилю каждого из них. Портретируемых персонажей в книге немало: Борис Алперс, Павел Марков, Иван Соллертинский, Юрий Слонимский, Владимир Голубов-Потапов, Вера Красовская, Павел Муратов, Иван Аксенов, Абрам Эфрос, Наум Берковский, Матвей Иофьев, Борис Зингерман, Татьяна Бачелис, Наталья Крымова, Александр Асаркан, Александр Мацкин. Это люди разных эпох, разных поколений и, конечно, разных эстетических позиций, подчас диаметрально противоположных. Но для каждого автор находит точное и емкое слово, слово-образ и одновременно слово-определение.

«Мраморный, а вместе с тем терпкий стиль Эфроса не имеет ничего общего с изысканным и чуть сладостным стилем Муратова, искусителя-искусствоведа. Муратов писал изощренным, но поразительно легким пером, такова была его дань новой пленэрной живописи, воздушному импрессионизму. Эфрос исповедовал другой -- сезанновский и постсезанновский идеал, сам формулируя его (в этюде о Фаворском) так: «Все плоскостные искусства только что прошли сквозь проблемы третьего измерения, они перестроились под углом объемности, тяжести, весомости». Под этим же «углом» Эфрос и писал свои книги, этюды, статьи. Ощущение кубистской плотности -- тот эффект, которого он добивался. Так же как и противоположный эффект -- стремительности и блеска. Быстрые короткие фразы этому служили превосходно». В этом фрагменте заметно, как искусствоведы, художественные критики, определяясь со своими пристрастиями в искусстве, определяли и свою профессиональную судьбу. Собственный метод и стиль не был произвольным. Обязательность мысли, виртуозность композиции и выразительность литературных средств (выбор слова, построение фразы, ритмическая и интонационная структуры, жанровая специфика) возникали, подчиняясь законам художественного стиля, отражая его.

Среди героев, конечно, есть более близкие автору, есть менее близкие, но никаких оценочных суждений в книге нет. Это вообще принципиальная позиция Вадима Гаевского. Он предпочитает разбираться, искать точные слова, а не выносить вердикт. Это относится ко всему, что он делает: будь то заметки о текстах коллег, статьи о спектаклях или обсуждения студенческих работ (профессор преподает сейчас на кафедре истории театра РГГУ; любимый афористичный комментарий: «Смотрите на то, что в работе есть, а не на то, чего в ней нет»). Резкость суждений, категоричность отзывов -- отвергнутая им стратегия. И есть множество примеров того, сколь продуктивен и содержателен такой подход. Например, в одной из его предыдущих книг, «Флейте Гамлета», вышедшей в 1990 году, есть увлекательный и скрупулезный рассказ о спектакле Георгия Товстоногова «Смерть Тарелкина». Об этом спектакле не так много говорят, в общественном сознании он не закрепился как лучший спектакль театра. Но для Вадима Моисеевича это не столь важно. Неожиданное сценическое решение произвело впечатление, и интенсивность этого впечатления сохранена в статье. Она воспринимается читателем и оказывается его собственным переживанием, оказывается событием. Таким событием в «Книге расставаний» становится спектакль Всеволода Мейерхольда «33 обморока». Это качество театральных рецензий Гаевский ценит высоко, и оно безусловно присуще работам всех героев его новой книги, как и дар исторического прозрения и еще умение наблюдать, видеть. Поэтому их статьи перечитываются вновь и вновь, поэтому не прерывается связь поколений.

Преемственность изящно обозначена уже в самом названии книги. «Книга расставаний» -- это, конечно, рифма к «Книге отражений» Иннокентия Анненского и к «Книге ликований» Акима Волынского. Но помимо этой рифмы в книге есть еще одна сквозная рифма, связывающая первую часть со второй, пронизывающая все сюжеты. Критики, герои первой части, в советское время вынуждены были расставаться со своими заветными мечтами, с дорогими темами и сюжетами, корректировать суждения, прощаться с возможностью увидеть свои книги. И расставание -- основной мотив второй части. «Три сестры» об этом: герои расстаются с Москвой, с надеждами, с иллюзиями, друг с другом. «Жизель» об этом, и даже не очень веселая история (спектакль закрывали) веселой оперетты в рассказе автора оказалась историей прощания с особой неповторимой театральной эпохой. И все же расставание -- это не окончание, это процесс, предполагающий возвращение. Доказательством чему эта книга.