В Москве почти одновременно сыграли российско-французскую «саундраму» «Молодец» по Марине Цветаевой и немецко-австрийский спектакль «Фама» в жанре «аудиотеатр для большого ансамбля, восьми голосов и актрисы» с текстом из Артура Шницлера. Два этих события никак не связаны, у них разный вес и статус, они рассчитаны на разных зрителей, и в конце концов они относятся к разным фестивалям, проходящим в эти дни в Москве. («Молодец» театра SaunDrama значится в программе NET, а «Фама» швейцарца Кристофа Марталера -- в «Сезоне Станиславского»). В общем, все в них вопиет против сравнения, но ничего не поделаешь: в воображении театралов, увидевших эти постановки одну за другой, они все равно встанут рядом, как в этой статье.

Владимир Панков, изобретший для своих музыкальных спектаклей термин «саундрама», на этот раз выбрал поэму Цветаевой 1922 года «Молодец», которая имеет авторскую французскую версию. И на основании двух текстов с помощью французского режиссера Люси Берелович и русско-французской группы актеров и музыкантов сочинил весьма прихотливый спектакль, в свои лучшие, самые драйвовые моменты напоминающий рок-оперу. Сюжетно Панков берет только первую часть поэмы -- про любовь красавицы Маруси и вурдалака, из второй части сказки включает в ткань спектакля только хоровой гомон. Но, в сущности, это не важно, да и вряд ли кто-то даже из читавших разберется, какие где стихи: короткосложный, прыгающий, как в задыхающемся беге стихотворный текст и при чтении кажется темным, полным недоговорок и даже буквальных обрывов слов. А уж положенный на другой музыкальный ритм, да еще разложенный на два языка и двоящихся героев -- русская и французская Маруся, русский и французский жених-упырь (отечественного играет сам Панков), -- и вовсе непонятен. Понимая эту проблему (в прошлом, гоголевском, спектакле Панкова сюжет вообще терялся), режиссеры, чтобы сориентировать зрителя, вводят межэпизодные прозаические комментарии-либретто, сами стихи превращая в чистую музыку. Создатели говорили о том, что, сочиняя музыку, вслед за поэтом много работали с русским и французским фольклором, но в спектакле этого почти не слышно, так же как в невероятно изощренной цветаевской поэзии трудно найти что-то фольклорное, кроме словаря.

На сцене нет ничего яркого, описанного в поэме, -- ни цветных лент, ни красной рубахи молодца. Все в черном -- пиджаки, брюки, длинные юбки, как при концертном исполнении, но для концерта очень много предметов -- мебель, раскладная лестница, ездящее туда-сюда пианино. Кажется, что на сцене идет не прекращающаяся толчея героев и вещей и такая же толчея звуков. Молоденький черноволосый французский Молодец (Пьер Нинней) жарко дышит в микрофон, обнимая русскую Марусю (Анастасия Сычева), ему вторит русоголовый русский жених постарше, гипнотизируя взглядом тоненькую стриженую французскую невесту (Сюлиан Брахим). Красотки то хором тараторят, то взвизгивают, то шепчут, за ними хор двуязыких гостей, две матери и подружки кричат-поют, сидят-встают, наступают-отступают. Звенят тарелки, визжит скрипка, бухает контрабас, охают и страстно вздыхают в такт герои. В спектакле есть несколько эффектных ходов, выразительно придуманных эпизодов, ударных музыкальных фрагментов. Но, как ни странно, при том, что Владимир Панков в каждой новой постановке строит действие все сложнее, замысловатей, гуще, принципиально нового качества в его спектаклях не появляется. И, хотя тот, кто был его поклонником, не будет разочарован «Молодцом», но того, кому спектакли театра SaunDrama не были близки, русско-французский проект вряд ли убедит.

Со спектаклем Кристофа Марталера «Фама» -- история ровно обратная. Во-первых, он ничем не похож на те представления знаменитого швейцарца, что мы видели до сих пор, -- ироничные, отчаянные и абсурдные постановки, действие которых всегда происходило в огромных и пустынных казенных пространствах -- вокзалах, столовых, домах для душевнобольных или престарелых. В этот раз вместо своего постоянного сценографа Анны Фиброк он работает с компанией «LIMIT архитекторы», и она выстраивает для спектакля особое здание, которое у нас установили посреди самого большого павильона в культурно-выставочном центре «Сокольники». Представление крайне минималистично, но это не мешает режиссеру, работающему, как и SaunDrama, с музыкой, голосами и речью, почти обращенной в глоссолалию, выстраивать сложнейшую партитуру действия. Причем драма тут развивается не в тексте (единственная актриса, Изабелл Менке, говорит по-немецки, но нам достаточно общего смысла ее речей, изложенных в программке), а в звуке. Драма звука -- и сюжет, и смысл, и форма этого представления.

Спектакль австрийского ансамбля Klangforum Wien, считающегося одним из лучших в мире коллективов, исполняющих современную музыку, разыгрывает свой «аудиотеатр» с помощью штутгартского вокального септета -- экспериментаторов Neue Vocalsolisten -- и актрисы, исполняющей монолог из новеллы Артура Шницлера. По сюжету новеллы молодая фрейлейн Элсе просит деньги у богача, чтобы заплатить долги отца, но в обмен на деньги торговец предлагает ей предстать перед ним обнаженной. В отчаянном монологе, с которым девушка обращается к зеркалу, она рассуждает о смерти и уверяет, что замужество -- это та же проституция.

Композитор, руководитель и дирижер ансамбля Klangforum Wien Беат Фуррер, написавший эту полуоперу, опирался на овидиевский рассказ о жилище Фамы -- античной богини Молвы. Живет она в середине земли, между землей, морем и небом, куда долетает каждый звук, во дворце со множеством входов и отверстий, построенном из меди, и, хотя здесь говорят тихо, дом гудит от звуков, как шум волн. В своей музыке, где слышатся вздохи, шелест, скрип, медный звон и бормотание множества голосов, композитор старался с помощью звука создать дворец Фамы. А Марталер вместе с архитекторами и специалистом по акустике Винфридом Ритхом создал такое движение этого звука (причем совершенно естественное, никакой аппаратуры тут нет), что зрители чувствуют себя сидящими посреди этого дворца, среди то приближающихся с разных сторон, то становящихся глуше шумов.

Прямоугольный павильон, где сидит публика, -- это коробочка, стены и потолок которой состоят из множества вертящихся вокруг своей оси вертикальных пластин, как жалюзи. Оркестр сидит за передней стеной, оттуда, поворачивая створку «жалюзи», выходит актриса, да так и остается наедине со зрителем. По ходу своей речи, то падающей в глухие низы, то болезненно взвизгивающей, она осторожно открывает оркестр целиком или частями, створки боковых стен тоже вращаются, поворачиваясь к зрителям темно-синей или блестящей серебристой стороной. Из открытого «окна» на пол падает голубоватая полоска света, она становится шире, перекрещивается другой, а потом исчезает, оставляя нас в полной темноте. Со всех сторон мы слышим бормотание глухих голосов вокалистов, разбредшихся по периметру павильона, и то нарастающие, то опадающие волны музыки. Шепот актрисы звучит откуда-то из-за спины, потом сбоку. И вдруг мгновенно открываются все створки -- по бокам и на потолке, вызывая всеобщее «ах!», тут звук заполняет весь огромный объем Сокольнического павильона, создавая какое-то нежданное и острое чувство освобождения. В драме это называется катарсис.