Закончилась премьерная серия «Травиаты» -- спектакля, поставленного Кристофом Марталером в парижской «Опера Гарнье». Спектакля о том, что скрывается за роскошным фасадом этого здания и его умопомрачительными интерьерами. А скрывается известно что -- одиночество, страдания и смерть кумиров сцены. Увидеть такой сюжет в «Травиате» одновременно и сложно, и легко. Сложно потому, что по поводу этой повсюду идущей оперы трудно сказать что-то принципиально новое. Легко потому, что такой сюжет изначально присутствует в смысловом поле оперы о том, как человека убивает свет и еще больнее -- люди, которые его любят. Этот модуль, базовый для мира оперы и парижской жизни, накладывается на два мифа -- «Опера Гарнье» как священное место для проведения ритуала под названием «оперный спектакль» и Эдит Пиаф как символ актерского и женского одиночества.

Достигнув удивительного портретного сходства с прототипом (короткое черное платье, мелкие кудри, обрамляющие круглое личико, в кульминациях к этому добавляется световой круг прожектора), постановщики добились главного -- веры в необходимость и естественность своего решения. Гениальная находка -- Кристина Шефер в роли Виолетты: все перечисленные атрибуты оживают, нанизываясь на присущее ей глубокое чувство трагизма. Его выдает сжатое внутренней пружиной тело и поразительные глаза -- грустные, смотрящие вниз, рассказывающие о том, что есть какая-то мучительная тайна, которую никто никогда не поймет.

Спектакль Марталера об актрисе, которая никогда не была и никогда не будет счастлива. И что даже настойчивая любовь Альфреда (великолепный Стефано Секко) -- просто более быстрый способ проститься с переполненной эгоизмом реальностью. И что даже на смертном ложе женщина не перестанет быть актрисой.

Помимо впечатляющих зарисовок парижской жизни, куда Марталер, утрируя театральную природу, помещает, как обычно, разнообразные причудливые человеческие существа, в спектакле есть особая история, которая (в отличие от первоисточника) здесь очень важна. Это линия Аннины (Мишель Лагранж), не эпизодической служанки, а спутницы жизни -- пожилой, одинокой, все понимающей и нелепой гардеробщицы «Опера Гарнье». Аннина -- незаметная тень героини, она всегда рядом и, как всегда у подобных персонажей Марталера (Курвенал в байройтском «Тристане»), полностью отрешена от реальности и ничем не может помочь героине. Подобные фигуры транслируют важный для Марталера смысл: ход вещей изменить невозможно. Когда Виолетта поет предсмертную арию, мы смотрим на застывшую фигуру ее спутницы, сидящей на стуле с опущенными плечами в рабочем халате в луче прожектора. В этом кадре -- вся жизнь. Конечно, это чудо. Спектакль сделан Марталером вместе с его постоянной коллегой, сценографом Анной Фиброк. Фиброк умеет самые обыденные вещи превращать в загадочные театральные субстанции, несущие важную, не поддающуюся вербализации информацию. Халат гардеробщицы с рукавами до локтя или ее рабочая тумба (деревянный стол, через который театральная публика подает одежду) в спектакле приобретают метафизический объем. Они накопители ощущений, напоминание о том, что вся наша жизнь состоит из воспоминаний.

Свою следующую историю в «Опера Гарнье» Марталер и Фиброк расскажут в конце марта, когда ожидается премьера «Войцека» Берга.