Балет Национального театра Праги привез на фестиваль Dance Inversion три одноактовки своего худрука Петра Зуски -- «Немного экстрима», «Объятия моря» и «Сон Марии». Зуске сорок; он успел потанцевать в Пражском камерном балете, в Мюнхене и в Монреале, там и начал сочинять танцы. Главный пражский театр он возглавляет пять лет и за это время успел развернуть привычно-классическую труппу лицом к современной хореографии, наполнив афишу своими новыми сочинениями и перенеся в репертуар спектакли, поставленные ранее в других городах и странах. Тот набор одноактовок, что был привезен в Москву, представляет Зуску разным -- в один вечер он кажется хореографом-интеллектуалом и простаком, мизантропом и жизнерадостным оптимистом, сочинителем хитов для гей-сообщества и человеком, способным чутко и внятно выстроить историю взаимоотношений мужчины и женщины. Должно быть, именно для представления этой разности программа и была сформирована таким образом.

Сначала «Немного экстрима». В фонограмме сменяют друг друга запись какого-то медитативного урока («Ваши руки тяжелые... ваши ноги тяжелые... и т.п.) и американский хип-хоп. На экране, что расположен над сценой (на нем обычно идут русские титры, когда в театре поют оперу на иностранном языке), аккуратный перевод всех этих расслабляющих заклинаний; хип-хоперы обходятся без перевода. Спектакль начинается массовой попыткой самоубийства танцовщиков (шестерка персонажей подносит пистолеты к виску) и заканчивается успешным завершением этой попытки -- все шестеро по очереди падают (оружие у виска, звук выстрела в фонограмме). Между этими двумя сценами нечто вроде резюме состоявшейся жизни, воспоминания.

В них суета, инфантильность, отчаяние и восторг. В них попытка разобраться с миром и со своей профессией. Шесть белых кубов, слегка подсвеченных изнутри, -- единственный реквизит. Из них актеры (к шести танцовщикам присоединяются две балерины) сооружают и пьедестал, и просто лавочку, на которой можно отдохнуть в изнеможении. И пластаются на этих кубах, когда звучат медитативные фразы.

Меж этих моментов передышки -- танцевальные фразы, будто в этот же момент вылупляющиеся на свет. Руки и позвоночник корчатся, гнутся, по телу идет странная волна, притом в тексте нет никакого страдания, воспроизводится все это буквальное «рождение новой пластики из человека» с ужасом и восторгом. Ничего еще не сформировано, и до конца одноактовки новый способ высказываться вылеплен так и не будет, это какой-то океан из «Соляриса», который готов принять новую форму, но еще не принял ее. И рядом с этой странной трансформацией-мутацией пара, что вдруг начинает вести отчетливо «классический» дуэт, а другая пара, «разговаривающая» ломко и гнуто, смотрит на нее с недоумением. Послание хореографа? Ну не так пафосно -- скорее заметки на полях: классика прекрасна, но уже чужда сегодняшнему дню, мы ее не понимаем, и нас она выразить не может.

Во втором отделении «Объятия моря» на музыку Яна Тирсена. Этот спектакль-дуэт Диана Вишнева и Петр Зуска уже показывали на одном из мариинских фестивалей (и мы подробно писали о нем в газете от 29.03.2005). Речь -- о любви как о равновесии, и именно способность удержать равновесие испытывают артисты, наклоняясь вместе со стулом назад, взбегая по его сиденью и спинке, отшвыривая от себя стол (сам хореограф называет свое сочинение «квартетом для мужчины, женщины, стула и стола»). Устойчивость, расписанность участи -- и женщина может простить мужчине все, кроме слабости, кроме смены ролей: когда на «семейной фотографии» (мизансцена, с которой начинается спектакль и которая снова появляется ближе к финалу) муж оказывается сидящим, а жена -- властно стоящей за его спиной, тогда она и уходит, история заканчивается.

В финале вечера Зуска, видимо, решил, что хватит говорить о серьезных вещах, надо повеселить публику. И вот тут выяснилось, что с чувством юмора у него большие проблемы.

«Сон Марии» -- это вроде как сон Марии Тальони. Знаменитой балерине, жившей более полутора столетий назад, в версии Зуски приснилась некая вариация на темы падекатра, в котором она когда-то участвовала. В этой версии вокруг садовой лавочки вдохновенно скачут четыре танцовщика, обряженных в белоснежные пышные юбки. Смех, по-видимому, должен возникать в зале только потому, что это вообще должно быть смешно: мужчины с голым торсом и нежнейшим тюлем на бедрах. Ни о чем другом Зуска не подумал -- ни об элементарной композиции (приемы все повторяются и повторяются, и тянется это все довольно долго), ни о каких-то взаимоотношениях персонажей, ни даже о выучке артистов (танец груб и неловок -- кажется, задействованы наименее внятные танцовщики труппы). Место этой хохме лишь на площадке ночного клуба, там движения молодого человека, специально поднимающего юбку, чтобы продемонстрировать задницу, должны получить заслуженный успех. Впрочем, может быть, выбор «Сна Марии» для гастролей -- это такой отважный жест худрука: я покажу вам не только то, что мне удается, но то, что не удается, тоже. В любом случае счет удач и неудач -- 2:1, а это все равно победа.