Романист, поэт, драматург и эссеист Морис Бэринг (1847--1945) в 1905 году работал военным корреспондентом лондонской газеты «Морнинг стар», освещая события Русско-японской войны. После ее окончания жил в России (до 1912 года), изучал русскую культуру, писал корреспонденции для «Морнинг пост» и «Таймс».

Ниже публикуются фрагменты из глав книги «Русский народ», увидевшей свет в 1911 году.

<...> Если русские увлечены карточной игрой, то будут заниматься ею до тех пор, пока не наиграются всласть; никто не скажет: «Хватит, уже поздно» или «Ну довольно, спать пора». То же относится к еде и питью. Мысль о достоинствах умеренности, максима «довольствуйся малым» претят русскому темпераменту. <...>

То же качество присуще интеллекту этого народа. В области идей русский предприимчив и смел. Он не признает общепринятых пределов и границ; развивает свою мысль до логического конца, а когда вывод, казалось бы, грозит reductio ad absurdum, он попросту перескакивает через absurdum со словами «Почему бы и нет?»

<...> С безоглядной смелостью в области идей резко контрастируют робость, осторожность и недостаток инициативы, которые отличают многих русских в повседневной жизни. Часто русский испытывает острый страх перед ответственностью, боится начальства, шарахается от всего нового и взирает с опасливой подозрительностью на людей, готовых брать ответственность на себя и обнаруживающих какую бы то ни было самостоятельность. Стоит заглянуть в бумаги любого российского административного учреждения, скажем волостного правления, как сразу замечаешь, что они насквозь пропитаны этой чрезмерной осмотрительностью и боязливостью.

Обычный русский по природе своей демократ в хорошем и плохом смысле этого слова. Под плохим смыслом я подразумеваю ту особенность демократического душевного склада, которая внушает русскому пугливую антипатию к любому незаурядному человеку, смело выражающему свое мнение и на деле доказывающему свою нравственную независимость и мужество. Этот контраст между интеллектуальной смелостью и малодушным поведением вполне сообразуется с другим контрастом -- между способностью русского к выплескам неистовой энергии и его склонностью бездельничать, полагаться на авось.

<...> Противоречивые качества не просто уживаются в русском -- зачастую их проявления сменяют друг друга очень быстро, мгновенно чередуясь. В этом есть нечто судорожное; русский стремительно переходит от одного настроения к другому: от отчаяния к безудержному веселью, от апатии к энергичной деятельности, от смирения к бунту, от возмущения к покорности. К тому же крестьянин-великоросс убежден в том, что главное для него -- успеть заготовить сено в погожие дни, ведь лето в России короткое и времени для полевых работ мало. Так что летом он трудится вовсю, стараясь сделать как можно больше, а потом ничего не делает осенью и зимой. Вот и выходит, что нет народа, способного развить столь же бурную деятельность в короткое время, и нет народа, который был бы так же мало способен к непрерывной и постоянной усердной работе.

<...> Леруа-Болье объясняет эту быструю смену настроений, эти резкие контрасты влиянием климата. <...>

Однако ни канадцам, ни американцам, например, такая поразительная подвижность и переменчивость темперамента вовсе не свойственна, хотя перепадами климата Канада и Америка России не уступят. Так или иначе, эта переменчивость, что бы ни было ее причиной, характерна для русского, а с нею тесно связана и другая, возможно, наиболее приметная его особенность, отчасти присущая всем славянским народам.

Я имею в виду пластичность русского -- гибкость и восприимчивость, наделяющие его способностью к пониманию, усвоению и подражанию, но вместе с тем -- недостаток в нем оригинальности, творческой силы; величайший дар любви, готовность прощать -- и отсутствие дисциплины, разгильдяйство. <...>

Попытайтесь объяснить русскому что-то новое: правила игры в карты, диалектное или жаргонное выражение иностранного языка, -- и вы будете потрясены тем, как быстро, на лету, он схватит суть дела: в случае с игрой -- различные приемы и комбинации, в случае со словом или выражением -- тончайшие оттенки смысла.

Попробуйте провести такой же эксперимент с умным немцем, и вы будете неприятно удивлены.

Еще один показательный пример -- понимание русскими иностранного юмора, часто остающегося тайной за семью печатями для людей другой национальности. В России популярны книги, весь смысл которых заключается в национальной природе их юмора, --произведения Джерома К. Джерома, У.-У. Джейкобса, пьесы Бернарда Шоу, рассказы Редьярда Киплинга, эссе Дж. К. Честертона.

Коль скоро мы говорим о даре восприимчивости, нужно упомянуть и другую интересную черту, которую я часто примечал. В России всестороннее развитие способностей -- гораздо более обычное явление, чем в других странах. <...>

Скажем, среди англичан без труда можно найти человека, глубоко изучившего латынь, но не знающего, сколько будет дважды два, не говоря уже о высшей математике и родственных ей науках. <...> В России гораздо чаще встречаешь людей, которые имеют первичные познания в математике, общее представление о естественных науках, но при этом порядочно знают литературу, да еще и кое-что смекают в музыке и живописи. Отчасти это объясняется природной разносторонностью русских, отчасти -- их бюрократической и вместе с тем доступной системой образования. У этой медали две стороны: выигрывая в охвате, русские проигрывают в личной оригинальности и глубине постижения предмета.

<...> Таково одно из противоречивых следствий русской «пластичности». Рассмотрим теперь некоторые другие. Как я сказал, качество это -- источник и силы, и слабости; оно соединяет в себе взаимодополняющие элементы. В чем же состоят сильные, положительные стороны этой всеобъемлющей пластичности? Первая и наиболее важная -- это, вероятно, щедрое и горячее человеколюбие. <...> Еще одно положительное следствие их пластичности: благодаря своей способности применяться к чужим народам, местам, обстоятельствам, ко всему непривычному они прекрасно осваивают новые территории. <...>

Теперь о слабости. Я уже упомянул их поверхностную образованность, находящуюся в прямой связи с бюрократическим идеалом всестороннего образования. Но и гуманность русских имеет оборотную сторону: готовность к всепрощению, часто встречающуюся моральную бесхребетность.

<...> Еще одна негативная сторона русской пластичности -- недостаток дисциплины.<...>

Политическая свобода не может существовать без дисциплины. А между тем образованный русский из среднего класса, включаясь в борьбу за политическую свободу, отказывался, как правило, пожертвовать даже граном свободы личной, которой наслаждался в большей мере, чем жители любой другой европейской страны, и которая не просто несовместима с дисциплиной, но и прямо побуждает, едва лишь затрагиваются интересы другого, к деспотическому поведению. Нет в мире иной страны, где люди столь полно наслаждаются личной свободой, где человек может поступать как хочет, не опасаясь вмешательства или осуждения соседей; где столь слаба нравственная цензура, а свобода абстрактной мысли и художественного творчества не знает пределов.

Если бы нас попросили выбрать в истории или литературе три типа, совокупно выразивших английский характер, и, положим, мы бы назвали Генриха VIII, Джона Милтона и мистера Пиквика, -- какие три русских типа, также выбранные в истории или литературе, соответствовали бы им и суммарно воплотили характер русский?

Я бы ответил так: Петр Великий, князь Мышкин и Хлестаков. И добавил, что почти в каждом русском есть что-то от каждого из них.