Трудно представить, чтобы гастроль петербургского Малого драматического театра не собрала в Москве полный зал -- помнится, совсем недавно на «Жизнь и судьбу» народ валил валом, не скупясь выкладывая тысячи за билет, а небогатые студенты прорывались сквозь охрану. В минувшие же выходные на Малой Бронной -- как минимум полсотни свободных мест, хотя дирекция фестиваля «Большая перемена» вовсе не заламывала цен. Конечно, «Муму» не премьера (спектаклю уже двадцать три года, но многие ли из москвичей видели его в Питере?), название не такое громкое, поставил спектакль не Лев Додин, а менее знакомый столичным торжественным тусовщикам Вениамин Фильштинский, а главное --- фестиваль все-таки детский. И пришли мамы с детьми. А гламурные театралы не пришли.

И вышло -- отлично. Был честный театр, не смущенный истошным пиаром, и в этой ситуации (всего лишь один из участников феста, в программе которого пронеслись и вполне любительские сочинения, и коллекционные монстры вроде «Синей птицы» во МХАТе имени Горького) спокойно, умело и внятно объясняющий, чем он -- Малый драматический театр -- Театр Европы все-таки так значим для страны.

Качеством и не-скукой. Именно они видны в рядовом -- «детском»! -- спектакле.

Историю Герасима и Муму Фильштинский вставил в оправу из «Записок охотника», и вот мучимый жаждой барин забредает в деревенский кабак, где эту самую историю ему и рассказывают посетители сего питейного заведения. Не просто рассказывают, а показывают -- пять мужиков начинают разыгрывать спектакль перед усевшимся за стол охотником. Не спектакль -- скоморошье действо: все ходят, свернувшись в комок (как в школьных капустниках изображают «гномиков»), говорят потешным голосом, и на роль барыни выбран персонаж с самыми роскошными усами. Но это только начало -- забавники вскоре отойдут на второй план, и ту же самую историю разыграют всерьез другие артисты. Впрочем, несколько раз снова будут появляться «скоморохи», напоминая, что все это только рассказ.

Всерьез -- печально и насмешливо. Взгляд Фильштинского -- почти мизантропический взгляд: так грустна жизнь в московской усадьбе. Драные одежки дворовых, бессмысленные глаза баб, вечное пьянство и вполне тупое времяпрепровождение -- вот прислонится какой-нибудь человек к забору, стоит долго-полусонно, ничего не делает. Герасим -- человек-скала (Сергей Козырев) выглядит почти инопланетянином в этом унылом царстве. Он работящ -- и свои обязанности дворника исправляет верно, вот только это никому не нужно. Вот вычистил он двор -- и тут же, переваливаясь, выходит дурная девка, меланхолично выливая посреди двора помойное ведро. Кто-то уронил вязанку дров -- да так и бросил их; еще одна радостная идиотка просто села на пирог, который ей было велено барыне отнести. Герасим, лишенный речи и слуха, наделен рефлексом правильности -- его представления таковы, что ясно: ровно на таких людях и держится мир. Ну какие-то элементарные вещи -- мусор надо убирать, женщин нельзя обижать (и он аккуратно объясняет пристающему к дворовой девушке лакею, что этого делать не стоит; с тех пор лакей, едва завидев Герасима, тут же бежит в деревянную дверку сортира, то ли прятаться, то ли действительно страдая желудком). Но эти элементарные вещи настолько дики для окружающего народа, что их никто не видит, не слышит и не понимает. Ну да, конечно, спектакль ровно об этом: не Герасим глух и нем, а окружающий его народ.

Образец глухоты -- барыня (Вера Быкова). Вовсе не злобная крепостница, не какая-нибудь там Салтычиха, просто вывозимая в кресле старушка, даже трогательная в какой-то момент. Она все говорит о том, как любит дворовых, полагая, что чувства взаимны. И уничтожает жизнь Герасима (сначала выдав любимую им девушку за пропойцу, а затем приказав убить неприласкавшуюся к ней собачку) просто потому, что убеждена: она все знает лучше всех. Ее правота и ее право несомненны; она знает, КАК НАДО -- и тут мы вспомним, что спектакль поставлен в 1984 году.

Народ у Фильштинского не безмолвствует -- это был бы слишком добрый взгляд на такой народ. Народ разглагольствует о том, как им повезло с барыней, и соперничает друг с другом в соревновании, кто на большее готов в ее честь (в результате возникает сцена, которую иначе как садомазохистской не назовешь, -- мужики по очереди бьют друг друга розгами без всякого требования со стороны «власти» и получают от этого извращенное удовольствие). И хотя в финале идет по трансляции классический текст о том, как Герасим идет в свою деревню (его жизнь восстанавливается в прежних рамках), на сцене нет даже этого сомнительного хеппи-энда. Герасим утопил свою собачку (бросил в театральный люк -- оттуда брызнули капли воды ему в лицо), и страдание, выраженное актером в этот момент, перекрывает рамку сюжета. Режиссер двадцать с лишним лет назад поставил спектакль о беспросветности русской жизни, и нынешние подростки, кажется, восприняли его совершенно адекватно. Ну а что они веселились, когда несчастные мужики били друг друга... именно этот факт внушает некоторую надежду.