Петербургский Михайловский театр (многократно переименованный, самое прижившееся из его прежних имен -- Малый оперный) выпустил премьеру «Жизели». Постановщиком значится Никита Долгушин, много лет танцевавший на этой сцене, затем, также много лет, преподающий и ставящий классику, Долгушин имеет репутацию тонкого стилиста, знатока «настоящих» манер. Его «Жизель» уже шла в Малом оперном, потом в Театре консерватории, и сейчас авгуры, вероятно, получат удовольствие от игры «найди десять отличий». Но если говорить о каком-то новом художественном смысле -- его нет. Ну, допустим, теперь выводят живых борзых -- разумеется, на радость публике. В Мариинском театре крестьяне выносят бочку, на которой сидит парнишка, а здесь крестьяне бросают в воздух опавшие листья. Вообще бутафорская флора занимает в версии Долгушина видное место: во втором акте Жизель кладет к ногам Мирты охапку лилий, а Альберт в самом финале бежит к могилке возлюбленной, попутно кидая эти лилии в воздух, они со стуком падают -- излюбленная мизансцена Романа Виктюка. У нас Жизель встает из могилы, выходя из кулисы, а, к примеру, в Риге воздвигается из пола на подъемнике. А у Владимира Васильева в Большом театре вместо крестьянского па-де-де был па-д'аксон, и еще Ганс стал Илларионом, как принято в Европе, а композитор -- Адамом. У Долгушина тоже Адам, зато граф Альберт в программке -- герцог, а вместо обычного герцога -- «германский владетельный князь» (им, должно быть, для прикола вышел сам 69-летний Никита Александрович). Впрочем, какая разница? Канонического текста «Жизели» не существует -- существует общепринятый. Кабы в архиве нашли запись, и обнаружились какие-то утраченные фрагменты -- вот было б интересно! А так -- ну тут подредактировали, ну там малость мизансцену поменяли, невелика важность. В этой ситуации главным становятся конкретные исполнители.

Жизель на премьере танцевала Диана Вишнева. Как всегда, прекрасно. Мне уже доводилось писать: она и сама признает, что после встречи с хореографией Форсайта стала к прежним партиям относиться иначе, и из зала это видно. Сейчас ее Жизель перед смертью, как бабочка, будто билась в стекло, ломая крылья, почти в тишине -- это был совершенно форсайтовский момент и одновременно как бы цитата из ее недавнего мариинского спектакля-исповеди «Silenzio. Диана Вишнева» (в который включен фрагмент Steptext Форсайта). В «Жизели» главные партии состоят из пантомимических и собственно танцевальных кусков и, как правило, на эти куски распадаются. У Вишневой же -- редко кому дающаяся непрерывность: жестами ли, мимикой, танцем -- она рассказывает одну ежесекундно развивающуюся историю. У нее балет удивительным образом перестает быть «самым условным из сценических искусств», приобретая психологическую убедительность искусства драматического, но притом нисколько не подменяя эстетику танцевального театра примитивной ходульной эстетикой драмбалета. Мало того, она как-то умеет насытить чеканную классическую форму живым дыханием сегодняшнего дня: например, в хрестоматийной диагонали sissonnes ronds de jambe en l'air в вариации первого акта она, как положено, прыгает на одной ноге, вынимает другую, но руки при этом, не нарушая точности рисунка, говорят, адресуются окружающим -- формальный жест становится частью речи.

Дирижер Андрей Аниханов и вообще-то задал весьма бодрый темп, а уж Вишнева просто жгла: и в бешеных турах в сцене сумасшествия, и в смертельно-страстных пируэтах в третьем арабеске (знаменитых «блинчиках») в начале второго...

Но как, однако, вышло, что прима-балерина Мариинского театра, principal American Ballet Theatre Диана Вишнева и премьер Мариинки Игорь Колб (Альберт) выходят на подмостки, доселе считавшиеся второстепенными, факультативными, где звезды появлялись разве что в антрепризах, арендовавших зал? Это одна из новаций нынешнего Михайловского театра.

Ежели кто не знает (хотя знают, кажется, все -- PR развернулся столь же мощный, как и все остальное), директором театра сделался миллиардер Владимир Кехман. Он сместил замшелое руководство оперной и балетной труппами, теперь их возглавляют Елена Образцова и Фарух Рузиматов, раскошелился на буквально молниеносный ремонт здания, продолжает тратиться на театр. Кехман с невиданной в Петербурге оперативностью заполучил многое из того, что намечалось на других площадках (говорят, даже себе в убыток), в результате у него сегодня поет Роберто Аланья, завтра играет гитарист Пако де Лусия, то происходит премьера барочной оперы Иоганна Маттезона «Борис Годунов», то Диана Вишнева танцует, то Алла Осипенко дает мастер-класс, еще хор Минина, еще джазмен Игорь Бутман, еще обещано, что будут ставить Александр Сокуров и Лилиана Кавани, и т. д. Во всем этом есть легкий привкус авантюризма -- к примеру, на «Жизель» по предварительным договоренностям должен был приехать премьер Большого Сергей Филин, да не срослось, зыбкость участия Вишневой также не позволила шуметь о нем заблаговременно, в результате зал не был полон. Но а разве Дягилев не был авантюристом?

Само собой, немедленно образовалась партия обиженных и скептиков, Кехмана честят нуворишем (будто в России сейчас есть наследственные состояния), банановым королем (он в самом деле нажил капиталы на импорте фруктов), а на одном телеканале даже брякнули «владелец Михайловского театра». И вправду ревнителям академически-духовного есть от чего впасть в раздражение: он ведет себя, как купчик Вася Вожеватов из «Бесприданницы», который хочет выглядеть князем Дулебовым, покровителем искусств из «Талантов и поклонников». Перед премьерой «Годунова» кончает свою речь призывом: «Наслаждайтесь!», самолично выносит балерине на сцену букет -- типа «от хозяина заведения», все такое. Однако ежели трезво задуматься, к добру это все аль к худу, придется признать: бурлящая жизнь, пусть и с пеной, лучше, чем застой. «Подымет ли он тем искусство?» Пока неизвестно. Но даже Товстоногов, возглавив БДТ, сначала ставил легкие кассовые комедии, а к серьезным содержательным спектаклям приступил, лишь когда зритель, давно забывший дорогу в этот театр, повалил валом. Вот и тут: публика ходит на звезд, звезды стоят денег, директор их платит. С другой стороны, подозреваю, г-н Кехман не силен в барочной музыке, однако ж он не только спроворил премьеру у себя аутентичной российско-германской постановки Маттезона, осуществленной Фондом старинной музыки, но и купил спектакль, и теперь репертуар украсит раритетная опера 1710 года. Честь и хвала менеджеру, умеющему доверять советам специалистов в сферах, где он сам не слишком компетентен.

Один из главных лозунгов нашей нынешней жизни: «Все мое», -- сказало злато». Второй -- «Все мое», -- сказал булат»: булат регулярно велит злату делиться, придавая тем самым российской государственности блеск яйцами Фаберже и коллекцией Ростроповича. В таком контексте, когда человек закапывает свое злато на поле чудес, а вместо денежного дерева вырастает интересный, живой (будем надеяться) театр, -- это, ей-богу, не худшее злату употребление.