-- ...И вот отрезают они ему, уже мертвому, яйца. А тут другой наш солдат подбежал. И такое его зло взяло за убитого брата, что он их всех троих голыми руками растерзал...

В машине российского МЧС я еду на знаменитый афганский перевал Саланг. Моим спутникам, офицерам МЧС, в Афганистане приходилось бывать и раньше, в ту пору, когда Советский Союз выполнял здесь «интернациональный долг». Поэтому пейзаж за окном автомобиля будит в них соответствующие воспоминания. А пейзаж практически нигде в Афганистане не дает забыть, что там уже больше двадцати лет идет война.

И в Кабуле, и в других городах и поселках, и на горной дороге, и даже в чистом поле глаз цепляется либо за развалины домов, либо, наоборот, за снарядные гильзы, аккуратно использованные в качестве стройматериалов, либо за взорванный танк, либо за неразорвавшуюся авиабомбу или обозначенное разноцветными камушками минное поле.

Местные жители любезно и со знанием дела поясняют происхождение каждой развалины: вот этот дворец сожгли еще при советских, а вот эту улицу совместными усилиями стерли с лица земли талибы и моджахеды, когда здесь проходила линия фронта, а вот это здание разбомбили уже американцы, когда свергали талибов. Для неподготовленного человека все эти исторические пласты афганской войны сливаются в одну общую картину разрушения и смерти, которую гармонично дополняют десятки и сотни безымянных могил, разбросанных вдоль дорог, в остовах бывших домов, в вырубленных на дрова садах и виноградниках.

Зато везде, где дома снесены не до основания (ну и где нет минных полей), уже живут люди. В Кабуле сейчас бум не то чтобы строительства (до этого дело еще не дошло), а обустройства пригодных для этого участков развалин. В стене некогда фешенебельного (25 лет назад) отеля «Кабул» на некогда очень красивой площади Пуштунистан зияет дыра размером в три этажа. Здесь было талибское общежитие, а их противники однажды устроили им крупный теракт. Обломки какой-то мебели вперемешку с металлической арматурой до сих пор торчат из пробитой тогда бреши. А в уцелевшей секции гостиницы уже вставлены все стекла, и она принимает постояльцев.

В старой части Кабула, прилегающей к историческому, ныне снесенному артиллерийским огнем форту Бала-Хиссар, пустые коробки глинобитных домов по-прежнему стоят без крыш, а люди ютятся в морских контейнерах. Зато возле каждой такой глинобитной коробки уже сложены пучки жердей -- будущая крыша.

Эти жерди -- самая ценная и критически важная часть афганского дома. Глины и камня в стране полно, поэтому сложить стены несложно, и бросить их не жалко в случае необходимости. А вот дерево, из которого делаются перекрытия, -- большой дефицит. Поэтому при переезде с места на место афганцы разбирают крышу и увозят жерди с собой. В новом доме аккуратно «одевают» их концы, торчащие на улицу, в снарядные гильзы, которыми в отличие от дерева Афганистан обеспечен очень хорошо.

При таком обилии следов разрушительной войны, которая разгорелась здесь при нашем активном участии, поражает очень доброжелательное отношение афганцев к русским. Гостиница «Плаза», где я остановился (и был единственным иностранцем), при прежнем режиме, как и «Кабул», была талибским общежитием, а сейчас переживает период медленного ремонтного возрождения под новым руководством. Как мне сказали, кое-кто из бывших постояльцев все же продолжает в ней жить. Во всяком случае она переполнена бородатыми мужчинами в тюрбанах и накидках -- именно так на Западе представляют себе типичного мусульманского фундаменталиста. Сталкиваясь со мной на лестнице, «фундаменталисты» норовили приветствовать по-русски -- «Доброе утро!» или «Добрый вечер!».

На кабульских улицах начинает казаться, что языком Пушкина здесь в той или степени владеет каждый третий. Особенно хорошо с ним знакомы таксисты. Все они при ближайшем рассмотрении оказываются кто инженером-строителем, кто электротехником, кто еще каким-нибудь итээром. Все лет по пять отучились в Москве, Киеве, Минске или, на худой конец, у советских профессоров в Кабуле и освоили русский язык на месте. Теперь афганская промышленность стоит, инженеры крутят баранку для пропитания семьи, а студенческие годы в Советском Союзе вспоминают с такой яростной ностальгией, какая у нас не снилась даже активистам КПРФ. «У вас сейчас коммунистическая система или свободный базар?» -- спросил меня один такой таксист, не видевший Москвы с 1986 года. Я заверил его, что в современной России преобладают элементы базара.

Самая лучшая работа, о которой мечтает любой современный кабулец, знающий какой-нибудь западный язык, -- это наняться гидом-переводчиком к иностранному журналисту, можно и к русскому. Ничего хлебнее этого заработка в потрепанном войной городе, похоже, нет. Поэтому как только люди видят на горизонте журналиста, они готовы в ту же секунду бросить дело, которым занимались до тех пор, и поступить в распоряжение (и на содержание) иностранного гостя.

Экономическую природу этого феномена мне разъяснил инженер-связист Амир, который ради меня на пару дней оставил свой пост в министерстве телекоммуникаций. Труженики этого министерства, равно как и остальные государственные служащие Афганистана, не видели жалования уже восемь месяцев. Платить его талибы перестали примерно за полгода до краха своего режима. А новое коалиционное правительство, которому скоро исполнится два месяца, зарплату уже обещает, но еще не платит. Все это время, при обоих режимах, Амир с коллегами работает над одним и тем же проектом -- созданием в Кабуле цифровой телефонной сети. (Проект начали талибы, которые считали ненужным Интернет, телевидение и кино, но в цифровых телефонах все же, видимо, нуждались).

Но поскольку надо что-то еще и кушать, Амир, как и все остальные афганские госслужащие, отдает казенной службе первую половину дня, а во вторую занимается мелким частным промыслом -- чинит людям электротехнику. С уходом талибов кабульцы подоставали из тайников свои телевизоры и магнитофоны, так что спрос на услуги Амира есть. Но это мелкий заработок. Позднее моим соседом по гостинице оказался другой «многостаночник», с еще более колоритным сочетанием профессий. Он -- юрист с советским дипломом -- бесплатно служит прокурором в одном провинциальном городе, а для заработка возит какой-то мелкий товар в столицу и обратно.

Так что иностранные корреспонденты -- на вес золота. Благо, Афганистан -- в центре внимания мировой прессы. В лучших городских гостиницах (то есть таких, где нет дырок в три этажа, как в «Кабуле», и не приходится таскать воду ведрами на пятый этаж, как в моем отеле) невозможно найти свободный номер. Два городских района -- Шаре-нау и Акбар-хан, где в основном сконцентрированы офисы благотворительных и прочих западных организаций, -- радуют глаз настоящими ресторанами, кучей антикварных и сувенирных лавок, бюро по найму жилплощади и даже одним небольшим супермаркетом.

Богатенькие иностранцы платят местным переводчикам по 50--100 долларов в день. (Для сравнения: шашлык с хлебом -- самое ходовое в Кабуле блюдо, которое жарят и продают на каждом городском углу, -- стоит 25 тыс. афгани, меньше доллара, однако госслужащим это не по карману). За журналистские деньги между афганцами идет суровая конкуренция, в том числе и с применением административных рычагов. Например, при получении аккредитации в министерстве иностранных дел Афганистана корреспонденту навязывают своего, министерского, переводчика: не хочешь работать с нашим проверенным человеком -- не будет аккредитации. При этом вообще-то сегодняшние афганские чиновники совсем не формалисты и мелочной опекой иностранцев не обременяют. Скажем, наличием у меня афганской визы за неделю пребывания в стране никто так и не поинтересовался: ни на въезде в Афганистан, ни на выезде, ни в Кабуле, ни на блокпостах, разбросанных по шоссейным дорогам.

На Саланг с офицерами МЧС мы ехали открывать знаменитый туннель, связывающий северные и центральные провинции Афганистана. Сам по себе туннель «Саланг» -- это узкая и длинная (под три километра) дырка в горе с неровными стенами и полом. С двух сторон, северной и южной, к этой дырке пристроены галереи, защищающие дорогу от снежных лавин. Когда талибы подошли к Салангу, защищавшие его подразделения панджшерского лидера Ахмад Шаха Масуда подорвали оба выхода. В сводах галерей в этих местах теперь зияет по огромной дыре. А сам стратегический проход был блокирован обломками железобетонных конструкций, которые после свержения талибов и пришлось разбирать сотрудникам МЧС России вместе с французскими саперами. Попутно, как сообщил замминистра ЧС Валерий Востротин, из завалов извлекли примерно 7 тыс. взрывоопасных предметов: неразорвавшихся мин, снарядов и т.п. Разумеется, это не все, что осталось от двух минувших военных десятилетий. На откосах автомобильной трассы опасные предметы видны невооруженным взглядом.

19 января через Саланг прошла первая автоколонна МЧС с гуманитарными грузами из Таджикистана. Именно это событие решили считать официальным открытием, а также поводом для объявления о завершении первого, собственно чрезвычайного, этапа миссии МЧС в Афганистане, и о 90-процентном сокращении его персонала в стране.

О том, что Саланг уже проходим, афганцы, разумеется, узнали за несколько дней до официального открытия. Поэтому когда первая пятерка эмчеэсовских «КамАЗов» прошла туннель и высунулась из его южного выхода, там она уткнулась в вереницу афганских грузовиков, автобусов и легковушек, которые поднялись на перевал в надежде пересечь его в противоположном направлении. А теперь нетерпеливо поджидали, когда охраняющие туннель солдаты разрешат им это сделать.

Говорят, когда-то на Саланге было движение в два ряда. Но сейчас в заросшем грязью и снегом туннеле двум машинам не развернуться. На обледенелых горных дорогах, ведущих к нему, это тоже требует особого мастерства. Поэтому на следующий день в Кабуле было объявлено правительственное решение: Саланг будет открыт для проезда только в одну сторону: один день -- с севера на юг, другой -- наоборот.

А эмчеэсовские ветераны между собой вспоминали, как страшно и нелепо погибла в этих местах одна из первых советских автоколонн на заре афганской войны. В колонне было то ли 80, то ли 100 человек. Их блокировали в туннеле. Они не сообразили сразу выключить двигатели своих машин. И задохнулись выхлопными газами. Вентиляция в Салангском туннеле еще не восстановлена. Освещение едва начали тянуть от входа в глубину. Где-нибудь на середине туннеля, когда габаритные огни впереди идущего «КамАЗа» едва видны в дизельном чаду, а выбоины дорожного полотна шофер и вовсе находит почти на ощупь, эта история про задохнувшуюся колонну производит особенно глубокое впечатление.

Покойный лидер афганских таджиков Ахмад Шах Масуд был большим мастером эффектных взрывов в нужное время и в нужном месте. При последнем подходе талибов к устью его родного Панджшерского ущелья, Ахмад Шах, как и на Саланге, велел взорвать узкий вход в ущелье -- и так остановил врага.

Когда машина, на которой меня везли в знаменитое ущелье, проходила это место (там уже опять пробили кусок дороги), водитель вдруг решил рассказать мне на фарси какую-то увлекательную историю. Хотя я не понимал ничего, кроме часто повторяемого имени какого-то Бисмалля-хана, волнение рассказчика мгновенно передалось и мне. Дело в том, что Панджшерское ущелье вообще, а в этом месте особенно, обрывистое. И мне казалось, что лучше бы шофер смотрел вперед на дорогу, а не выворачивал голову ко мне на 180 градусов.

Когда шофер все же немного успокоился, переводчик Амир кратко резюмировал мне его рассказ. Оказывается, Бисмалля-хан командовал бойцами, защищавшими ворота Паджшера и взорвавшими их по приказу Ахмад Шаха. Но в памяти водителя он засел по другой причине. Когда этот кабульский таксист, а по совместительству владелец небольшой лавочки в Панджшере, явился из столицы к своему торговому предприятию, Бисмалля-хан прогнал его обратно в Кабул и угрожал повесить, если еще раз увидит в ущелье. Дальнейший боевой и административный путь бравого командира остался мне неизвестен. Водитель, к счастью, сосредоточился на дороге. Тем более что в тот день занявшие Кабул антиталибские группировки по взаимному соглашению выводили из столицы бронетехнику. Панджшерцы, разумеется, тащили танки в родное ущелье. И эти самоходные горы железа создавали дополнительные помехи вождению на единственной и совсем не ровной трассе.

Могу лишь косвенно судить, что угроза Бисмалля-хана уже утратила силу, раз шофер не побоялся проехать со мной Панджшер из конца в конец и даже продемонстрировал дорогую его сердцу лавочку.

Зато эта история навела меня на мысль поинтересоваться, как поставлен в мини-государстве Ахмад Шаха вопрос поддержания внутреннего порядка. В ответ мне продемонстрировали две тюрьмы. Одну -- так сказать, политическую, в которой томятся 48 пленных талибов. А на другом берегу -- для своих, заметно более просторную, чем первая. В этой, второй, содержится местный, панджшерский антиобщественный элемент.

«За что в основном сидят? -- поинтересовался я у начальника темницы. -- Воруют?» -- «Да нет, в основном убивают». -- «А из-за чего убивают? Из-за денег?» -- «Понимаешь, -- попытался тюремщик ввести меня в местные реалии, -- бывает, что две семьи враждуют. Издавна. И время от времени друг друга убивают. А потом попадают ко мне сюда».

Для сведения старинных счетов в ущелье используется старинное же оружие. Автоматические стволы среди гражданского населения официально запрещены. Во всяком случае встреченный мною местный торговец оружием с негодованием отверг просьбу раздобыть «калашников». Зато в ассортименте коммерсанта были: британская винтовка Springfield 1874 года выпуска (цена 400 долл.) и персидское ружье примерно той же эпохи. Оба ствола -- в рабочем состоянии и с патронами.

...В один из дней моего пребывания в Кабуле мой переводчик Амир вдруг попросил разрешения отлучиться на часок в свое министерство связи. Меня это удивило -- я-то был уверен, что, заполучив такое великое счастье, как двухдневный «контракт» на вождение меня по городу, Амир на это время из-за несопоставимости заработков про госслужбу забудет. Коллегам нужна помощь, объяснил он, в коммутаторе пресловутой цифровой сети случился компьютерный сбой. Компьютерный сбой в городе, погруженном в позднее средневековье! Это Афганистан на втором году XXI столетия.