Молодая режиссура, об отсутствии которой так долго твердили критики, наконец обнаружилась и обрушила на головы сограждан лавину премьер. Жить стало лучше и, безусловно, веселее. При взгляде на молодую поросль в голову лезут спортивные аналогии. Знаете, как в художественной гимнастике: то, что делал много лет назад олимпийский чемпион, теперь с легкостью делает юниор. Вот и способный выпускник факультета режиссуры нередко овладевает театральной технологией (умением окутать сюжет пеленой культурных реминисценций, работать с пространством или светом и т.д.) раньше, чем успевает понять, что он, собственно, хочет сообщить миру. Конечно, выразительность художественного высказывания (а новобранцы от режиссуры говорят ой как смачно) и его содержательность -- вещи близкие. Но не тождественные.

Вот вам два имени -- Николай Рощин и Василий Сенин. Первый стал несколько лет тому назад открытием фестиваля «Московские дебюты». Его «Пчеловоды», пластическая фантазия на темы картин Питера Брейгеля Старшего и Иеронима Босха, пленили полетом фантазии и свободой ассоциаций. Ожившие персонажи картин вступали во взаимодействие с другими -- ворвавшимися в спектакль из воспоминаний автора, советских фильмов, да, собственно, отовсюду, ибо посторонним здесь вход разрешен. Поскольку визуальный метафорический театр был тогда для нас в диковинку, Рощина заметили и похвалили. Сейчас молодой режиссер поставил на сцене РАМТа сказку Карло Гоцци «Король-олень». Помимо приемов комедии дель арте, прибегнуть к которым в данном случае сам автор велел, он активно использовал эстетику гиньоля и перепевы все тех же Брейгеля с Босхом. Представление разыгрывается на пустом дощатом помосте, а персонажи в гротескных масках и толщинках под трико демонстрируют кукольную пластику и говорят буратиньими голосами, то и дело подпуская в текст актуальную отсебятинку. К безусловным удачам постановщика следует отнести образы обитателей леса -- оленей, медведя и попугая, похожего на унылого еврея в очках. Представители homo sapiens удались Рощину несколько хуже.

«Король-олень» -- очень непростая сказка. В ней в прекрасное тело прекрасного душой короля Дирамо вселяется черная душа его министра Тартальи. А душа короля оказывается сначала в оболочке оленя, а потом -- старого безобразного нищего. Любимой и любящей жене король является в образе нищего, и ей предстоит поверить, что именно этот жуткий урод и есть ее Дирамо, а тот, кто восседает на троне, -- лишь его подобие. В отличие от Гольдони, посвятившего жизнь борьбе с комедией дель арте, Гоцци, напротив, пытался воскресить этот жанр. Но парадоксальным образом именно в его сказках, а не в «реалистических» пьесах соперника есть выходы в высокую комедию (или трагедию). Это-то и подсказывает постановщику эффектный ход -- в кульминационные моменты отказываться от эстетики гиньоля или площадного театра, играть «взаправду». Нечто подобное сделал когда-то с «Принцессой Турандот» Евгений Вахтангов (потом про «серьезный» пласт его постановки позабыли и стали присягать на верность одной только праздничной театральности), но в данном случае ход оправдан и сюжетом. Идея обманчивой внешности, разобщенности плоти и души могла бы стать противопоставлением маски и лица. Это противопоставление в случае с «Королем-оленем» таит в себе столько возможностей, что дух захватывает. Ничего этого в спектакле нет. Весь арсенал изобразительных средств потрачен впустую. Воскресить комедию дель арте так, как это сделал в «Арлекине, слуге двух господ» гениальный Джорджо Стрелер (проницательно воспользовавшийся, кстати, услугами Гольдони, а не Гоцци), Рощин не может. Да и странно от него это требовать. Наполнить эффектную театральную форму театральным же смыслом -- тоже. Игра в жанр ему удается, игра с жанром -- нет.

Юный Василий Сенин (его студенческий спектакль «Фро» некоторые критики называли чуть ли не главным событием прошлого сезона) поставил в Театре им. Вахтангова «Сказку» Набокова. И тоже пустился в жанровые игры. Ранний рассказ классика он решил в эстетике кабаре. Вещица получилась изящная, без вкусовых проколов, что уже немало. Стильная сценография (огромные фотографии из модного журнала соседствуют с трамваем и автомобилем в духе ретро), костюмы, в которых продумана каждая мелочь вплоть до цвета помпончика на берете одного из прохожих, хорошо поставленный свет, неплохо работающая массовка. Буквально каждому слову найдено сценическое обрамление -- герои то шепчут, то хрипят, то переходят на фальцет. Весь возможный набор ассоциаций, который может вызвать ироническо-мистический сюжет Набокова, тоже налицо -- тут вам и Гофман с «Щелкунчиком», и Гете с «Фаустом». Стоит ли говорить, что одноименный жанру фильм Боба Фосса (благо действие «Сказки» происходит в Берлине) тоже задействован по полной программе. Основная троица спектакля -- застенчивый очкарик Эрвин (Павел Сафонов), конферансье (Олег Макаров) и певичка (Юлия Рутберг) -- очевидно рифмуется с троицей фоссовского шедевра. С той лишь разницей, что певичка оказывается дьяволом. Изумительно чувствующая законы жанра Рутберг очень органично сменяет простодушие героини Лайзы Минелли на проницательность всезнающего змия. Такому дьяволу только и делать, что петь в кабаре. В общем, в спектакле решено буквально все. Кроме главного.

Незатейливое произведение Набокова хорошо в первую очередь тем, что в нем с интересом обнаруживаешь сюжетные линии и стилистические особенности будущих великих романов. Герой мечтает о недоступных женщинах, случайно встреченный дьявол берется предоставить ему всех, кого он пожелает, но, набирая гарем, Эрвин неожиданно влюбляется и разрушает тем самым всю дьявольскую игру. В тексте герой рассказывает о встрече с Ней так, как и должен рассказывать герой Набокова, -- красочно и стереоскопично. В спектакле тоже рассказывает (точнее, пробалтывает), что неправильно. В театре этот эпизод должен быть не рассказан, а сыгран. Как? В этом-то и состоит задача постановщика: сценический эквивалент превращения похоти в любовь должен быть найден обязательно. Только в этом случае спектакль можно будет назвать не милой вещицей, а событием.

Молодых и способных (особенно это относится к Сенину) хочется все же судить по гамбургскому счету. Выставлять им в качестве соперника не скучный репертуар академических театров (они его одной левой, но кто бы сомневался), а достижения мировой сцены. Хочется надеяться, что кроме высоких театральных технологий у них есть и что-то за душой и что песни свои они будут петь не только громко, но и осмысленно.