«Мистерион» – это светомузыкальное шоу, поставленное Кириллом Серебренниковым в Концертном зале Чайковского по оратории Карла Орфа «Комедия на конец времени». В этом громком – в прямом значении этого слова – событии три слоя.

Первый – культурно-статусный. Вечер стал российской премьерой выдающегося сочинения XX века, что для нашей жизни – прямо скажем, небогатой на современную музыку – огромное событие. «Комедия на конец времени» почитаемого в России немецкого классика и автора «Кармины Бураны» -- грандиозное творение, обращенное – ни больше, ни меньше – к основам бытия: лихо закрученное, серьезное, эффектное музыкальное действие для немалого числа участников – певиц, чтецов, хоров, ансамбля ударных, роялей и оркестра – с чисто немецкой дотошностью рисует картины конца света, где орудуют сивиллы, анахореты, последние люди и Люцифер. После громов и грохотов следует тихий эпилог: действие закончено, наступила пустота, после которой как будто уже ничего и никогда не будет. Картина Страшного суда, впервые представленная в Зальцбурге в 1973-м под управлением Караяна, по-брехтовски отчетлива, театральна и условна: понятно, что это осмысление автором зла свого века, но осмысление, опирающееся на мифологические архетипы: то, что мы слышим, может происходить всегда и везде. Это модуль, который каждый наполняет своим жизненным и культурным опытом.

Второй слой – исполнение. Теодор Курентзис ставший в этот вечер центром Концертного зала им. Чайковского, объединил большое количество рассредоточенного по залу исполнительского народа, которого было едва ли не столько же, сколько публики. Известные певицы – среди них Татьяна Куинджи, Наталья Загоринская, Вероника Джиоева, Юлия Корпачева, Татьяна Горбунова -- стали сивиллами, известные драматические актеры – среди них Елена Морозова, Сергей Медведев, Евгений Миронов – на греческом, латыни и немецком озвучивали страшные тексты, расположившийся в амфитеатре хор кричал «Горе!», Ансамбль ударных Марка Пекарского исторгал апокалиптические шумы и отсчитывал после удары сердца. Однако все это многоголосье, претендующее на создание вселенской картины, для того, чтобы стать единым и энергически сконцентрированным музыкальным целым, должно было пройти через полноценный репетиционный процесс. На премьере же оно воспринималось многообещающим эскизом, в котором величие сочинения угадывалось, но не могло быть пережито частью собственной жизни – несмотря на то, что музыка именно для того и предназначена.

Наконец, третья позиция – представление. Зачем превращать дебют очень яркого музыкально произведения в постановку – это открытый вопрос. В музыке все так внятно прописано, что она, в принципе, не нуждается в театральных комментариях -- если ее хорошо исполнить. Тем более, в таких: педалировав комический элемент, постановщик довел все до гротеска, до пародии, до абсурда. Вещи вечные он превратил во временные – в тоталитарное безумие XX века с его физкультпарадами, свастикой, пятиконечной звездой, ставшей общим нимбом национальным диктаторам и пр. Все они – такие же очевидные, как Ш и Б на таблице для проверки зрения – набившие оскомину гигантские буквы политического алфавита. Зрелище было ими перенасыщено, будто его автор решил использовать все это в качестве рвотного средства, чтобы покончить с тем временем раз и навсегда. Терапевтический эффект сработал: после массированной атаки на зал, наверняка, каждый в нем ощутил себя причастным к ужасам своего века. В том числе, ответственным за тот беспредел, что случился на закрытии фестиваля «Территория».