Премьера «Пиковой дамы» на Новой сцене Большого театра, заранее обещавшая стать сенсацией и призванная вслед за другими (в том числе за «Евгением Онегиным» в постановке Дмитрия Чернякова и «Борисом Годуновым» Александра Сокурова) мягко модернизировать обветшавший репертуар русской оперной классики, -- представила публике двух оперных дебютантов: великолепного музыканта Михаила Плетнева и авторитетного режиссера Валерия Фокина.

В спектакле, который у них получился, были хорошо видны плюсы и минусы двойного дебютантства: вполне возможному безусловному успеху помешал прежде всего небезупречный и «сырой» характер нетривиально сделанной работы. И Плетневу, и Фокину не хватило оперной практики, «набитой» руки, отчего не каждый, в том числе хорошо задуманный, режиссерский жест или музыкальная линия оказывались убедительны и внятны. Но тем не менее можно сказать, что спектакль вышел интереснее и лучше тех своих предшественников, где драматические режиссеры терялись и пропадали под грузом тяжеловесной оперной ответственности.

Музыкального руководителя такого уровня на новую постановку пореформенный Большой приглашает впервые. О пристрастии Плетнева к Чайковскому прекрасно известно. В ряд плетневских предпочтений он входит абсолютно недосягаемым первым номером. И «Пиковая» Плетнева -- это большое удовольствие. Она чувственна и прозрачна, экспрессивна, но лишена влажной горячки и пышности. В ней все дышит (небанальные, иногда замедленные темпы включают по-особенному напряженный ритм, оркестр порой легко преодолевает сложность плосковатой акустики), но это дыхание не смазывает остро прочерченных линий. И там, где было слышно, что в оркестровой яме и на сцене привыкли к своеобразию плетневской руки, к его стилю работы и образу мыслей, партитура начинала звучать фантастически хорошо. Но там, где слышалось другое, -- уже не вполне складывался баланс оркестра, хора и солистов, и целое пошатывалось.

То же в собственно вокальной части: с несколькими слабыми работами (явный минус спектакля -- сильно не дотягивающий до вокального совершенства Герман Бадри Майсурадзе), с несколькими -- прекрасными (потрясающе тонкая Татьяна Моногарова в партии Лизы, неожиданный, мало кому известный Василий Ладюк-Елецкий, сорвавший овации по ходу спектакля, всем внятная Елена Образцова-Графиня, настоящий артефакт), и главное -- с недостроенным, слишком клочковатым для такой премьеры ансамблем.

Не разочаровало явное соответствие стилей Плетнева и Фокина. Строго вычерченная, со вкусом отмеренная экспрессия жила и в музыкальном, и в сценическом планах. Подчеркнуто литературный, холодновато конструктивистский, психологичный без экстремальности, современный без радикализма, эффектный и эффективный Фокин и здесь, как в спектаклях по Гоголю и Достоевскому, не изменил себе, отметив в «Пиковой» мотивы петербургской «бесовщины», но, не доводя целое до фантасмагории. Фокин практически убрал цвет, сделав действие красиво черно-белым (если не считать световой партитуры, заливающей сцену символичными всполохами, как в сцене игры на балу -- зеленым в сочетании с угарным оранжевым).

Коробку сцены он превратил в вертикальную плоскость, лаконичной линией моста разделив ее на два плана -- верхний и нижний. И в этой сплющенной карточной зеркальности героям предлагалось жить вполне реальной пластической и психологической жизнью. Со сложным, суховатым комплексом символизма и реализма, завязанным на течении музыки (иногда чуть ученически, слишком крепко и буквально) справились не все -- не состоялась в первую очередь работа массовки-хора. И некоторые выразительно придуманные мизансцены не вполне срабатывали, теряясь в оперных возможностях и необходимостях солистов. Но многие другие были хороши -- квинтет в первой картине («Мне страшно») как линия крупных планов в кино, танец Графини с закрытыми глазами при появлении Германа (сонный морок, вызывающий какое-то острое щемящее чувство), белый призрак Графини (смертный ужас в красивой пластике), щемящий Герман-безумец снимающий наконец, шинель и остающийся в исподнем. Но если бы плотно застегнутый, наглухо спрятанный на протяжении первых четырех картин в шинель неповоротливый Герман был драматическим актером, эта его ужасно напряженная «закукленность» играла бы остро и правильно. Но здесь всю первую половину спектакля было страшно неловко, и вокально-актерская слабость Майсурадзе, увальня в неудобной одежде, оборачивалась просто отсутствием главного героя.

Красивым и трепетным финалом, сработавшим и музыкально, и сценически, Фокин и Плетнев все же достигли своей цели -- они хотели сделать спектакль, в котором без вычурности и патоки все приводило бы к остро переживаемому сочувствию. И этот эмоциональный трепет как результат прохладной, во многом рациональной на вид работы дорогого стоит. А если к следующей, декабрьской, серии спектаклей вдруг удастся подтачать швы, подработать массовку, скорректировать ансамбль, как-то убедить солистов в их органичности в не совсем понятных мизансценах, где декоративная пластика сочетается с психологизмом в глазах и тонкой, не терпящей нажима нюансировкой в голосе, то спокойная красота умного спектакля станет гораздо отчетливее.

ФОТО: Призрак Графини пугает не только Германа