В основе сценария фильма «Русская игра» «Игроки» Гоголя, но кардинально переделанные. Короткая, стремительная, азартная театральная пьеса про то, как одни плуты обводят вокруг пальца другого плута, превращена в довольно масштабное полотно про итальянского шулера, который хотел было попользоваться русской доверчивостью, но сам остался без штанов. Добавлены и цыгане -- для пущего эффекта, а также несколько лакеев, пьяный кучер, посетители трактира, заезжие саратовские жулики -- в общем, необходимая для полноценного кинополотна массовка.

Помню, в телеспектакле, поставленном Петром Фоменко, режиссер тоже ввел дополнительное лицо -- обворожительная Маргарита Терехова с лукавым прищуром улыбалась с экрана, воплощая Аделаиду Ивановну, крапленую карточную колоду, которую главный герой Ихарев с любовью изготовил, намереваясь сорвать большой куш. В том спектакле Ихарев (а играл его Александр Калягин) представал своего рода поэтом, мечтательным романтиком, виртуозом обмана, который наталкивается на еще больших виртуозов, на труппу гениальных обманщиков, возглавляемых Утешительным (Валентин Гафт). Конечно, порой память оказывает плохую услугу, и перед образами прошлого блекнет настоящее, которое иначе могло бы показаться интереснее и ярче. Но замена Ихарева на итальянского прохвоста Лукино Форца (а Аделаиды Ивановны соответственно на Аделию) мне показалась упрощением и схематизацией. И уж совсем смутил финал, где герой проклинает Россию в целом и обманувших его лихачей, в частности, а нищая баба подает ему с жалостью кургузенькое такое зеленое яблочко... Это уж совсем не по-гоголевски, а как-то очень по-советски, что ли...

Еще этот фильм напомнил мне «Очи черные» Никиты Михалкова -- пожалуй, самое не любимое мной кино этого режиссера: то ли искусственной атмосферой мосфильмовских павильонов, то ли пресловутыми цыганами, то ли общей какой-то двусмысленностью, связанной с неточным адресом. Короче, сама идея переноса действия в международные сферы не показалась удачной, тем более теперь, когда в воздухе витает что-то подозрительное, а рвущаяся из недр закомплексованных организмов национальная гордость готова припахать под великодержавное достоинство и расхристанных жуликов (наши-то самые жуликоватые!!!).

Но я готова и уступить -- мало ли какие у меня ассоциации, а простой зритель пьесу-то вообще не читал, и что ему до артистизма и театральности, ему интрига нужна, а с иностранным консультантом она выходит попышнее... Но вот что куда более принципиально, так это общий хор похвал актерской игре, раздавшийся после первых фестивальных показов. Тут уже за державу становится обидно...

Вот эта суета, наигрыш, чрезмерная жестикуляция и крики -- это и есть русская актерская школа? Это, по-вашему, русская игра? Так нынче играют на родине Станиславского -- с выходом, с коленцами, с выкрутасами? Слова в простоте никто не скажет, а все с характерностью, с нажимом, с желанием развлечь и вызвать аплодисменты. С такой нарочитой выпуклостью, что хоть глаза зажмуривай. Скорее всего режиссер дал актерам -- Сергею Гармашу, Сергею Маковецкому и Андрею Мерзликину задание сыграть этаких бесов, прыгучих и вертлявых, вьющихся и непоседливых, непроизвольно строящих рожи за спиной. Возможно, что образ этих роящихся созданий должен был бы и душу надрывать, но скорее он кажется натужным вызыванием смеха, которого, увы, нет -- ни сквозь невидимые миру слезы, ни просто так.

Актеры стараются, гонорар отрабатывают, чтобы никто их не заподозрил в лености, а внутри-то -- пусто. Про что играют, что несут в мир, где за внешними ужимками не то что образ, характер, тип личности, узнаваемость? Есть такая актерская байка про то, что хороший актер от плохого отличается количеством штампов -- у хорошего их на порядок больше, а плохой обходится парой-тройкой. Кажется, что занятые в «Русской игре» артисты приняли это высказывание буквально.

Сегодня в актерском кинематографическом мире на всех уровнях -- начиная с сериалов и заканчивая, как выясняется, экранизацией русской классики -- как будто утерян навык естественного, органичного существования. Есть у меня догадка, что причина этого всеобщего наигрыша -- недоверие к зрителю. Актерам вслед за режиссерами кажется, что их не поймут, не услышат, если они не выпучат глаза и не поддадут эмоций. А потеря смысла никого не страшит, потому что надеяться быть услышанным еще можно, а про «быть понятым» все благополучно забыли.