Сегодня имя Льва Маркиза в России для многих звучит как имя известного иностранного маэстро, а на самом деле он начинал свою карьеру в стенах Московской консерватории, работал концертмейстером (с середины 50-х) в знаменитом Камерном оркестре Рудольфа Баршая, да и сам впоследствии руководил двумя камерными оркестрами. С его творчеством связан обнаружившийся в то время интерес к старинной музыке, играл он довольно много и композиторов ХХ века -- как Стравинского с Прокофьевым и Шостаковичем, так и тех, кто только заявлял в ту пору о себе, -- Денисова, Пярта, Шнитке, Вустина. Последние двадцать лет наш бывший соотечественник Лев Маркиз живет в Нидерландах. Карьера его складывается неплохо: кроме того, что преподает в двух голландских консерваториях, получил в свое ведомство оркестр Amsterdam Simfonietta, с которым много гастролирует и записывается.

Василий Синайский -- худрук Госоркестра, также проживающий в Амстердаме, -- давно собирался пригласить маэстро для выступления с ГАСО. Синайский считает Маркиза одним из лучших интерпретаторов романтической музыки. Именно такая программа -- Неоконченная симфония Шуберта, Шотландская симфония Мендельсона и Концерт для виолончели с оркестром Шумана, в котором солировала Наталия Гутман, -- была представлена в субботу в Большом зале Консерватории. Концерт приурочен сразу к двум юбилеям: он состоялся в рамках фестиваля, который проводит Московская филармония в честь своего 80-летия, и плюс к тому -- в 65-м сезоне Госоркестра.

Полный аншлаг в БЗК объяснялся стечением сразу нескольких обстоятельств: один из лучших российских оркестров, блестящая солистка, заезжий дирижер с громким именем и программа, пропустить которую -- грех. От Льва Маркиза ожидали в первую очередь европейского взгляда на известную музыку. Получили узко голландский взгляд, что не менее интересно. Проявился он в первую очередь в абсолютном отсутствии романтизации шлягеров романтического репертуара. Неоконченная симфония сыграна была в намерено замедленных темпах, так что две ее части длились, по ощущению, как классический четырехчастный цикл. В трактовках маэстро слышалось и увлечение аутентичной манерой исполнительства -- в частности, в особенно тщательной проработке фразировки всех составляющих, когда аккомпанемент "дышит" своими маленькими интонациями и мотивами. И голландская сдержанность эмоций -- Шуберт игрался без особой печали и подтекста, к чему мы так привыкли в России. А виолончельный концерт Шумана, казалось, вообще был написан не сумасшедшим (в прямом смысле этого слова), страдающим раздвоением личности, мечущимся между флорестанами и эвзебиями композитором, а нашим современником, создавшим некий неоромантический язык. Никаких страстей и ярко выраженных эмоций. Все -- sotto voce, и на этом общем фоне чисто барочный прием: выделение одного, главного, несущего звука фразы у виолончели -- как вздох.

По-иному выглядела лучшая, по признанию многих музыкантов, из симфоний Мендельсона -- Шотландская. Мендельсон, хотя тоже романтик, но не из тех, что каждую секунду переживает крушение Вселенной. Он живописец, и именно картинность его музыки удалось передать дирижеру. Впрочем, от наблюдений за музыкантами, своеобразно трактующими известный репертуар, возникало двойственное ощущение. Находящийся в блестящей форме Госоркестр тем не менее давал сбои, хотя и не по своей вине: музыканты не всегда понимали, что именно означали элегантные посылы и легкие геометрические виражи дирижера. Оркестр играл ноты и следовал ранее полученным объяснениям дирижера, а Маркиз, подобно французскому аристократу, одним своим присутствием создавал атмосферу. Зрелище получилось весьма европейское.