В тот миг, когда в Берлине пала стена, для восточных немцев во всей красе открылось то, за что они боролись. Однако осси, опьяненные радостью неограниченной свободы поездок «к братьям и сестрам», довольно скоро уперлись в новый барьер. В Мюнхене, Гамбурге, Франкфурте или еще где-то там на западе, куда дотягивали их «Вартбурги» и «Трабанты», восточники блуждали от одной витрины к другой, не имея даже мелочи на банку воды или пива. Более унизительную картину представить себе было невозможно. Особенно остро это чувствовалось в Берлине, коего на самом деле было еще два. В летние месяцы 1990 года в Западном Берлине было полно туристов. После пары часов бесцельных прогулок по центру в сознании закреплялось главное впечатление от увиденного: там целыми днями люди ходят по улицам и все время что-то жуют. Пришельцам из ГДР (их можно было безошибочно вычислить по джинсовой одежде, восточногерманскому символу свободы и приключений) это было делать не на что. Правда, кое-где торгующие с лотков фруктами турки от щедрот могли отвесить пару бананов и за восточные марки по грабительскому курсу. Но комплекс неполноценности и голод в какой-то мере утолялись.

Приветственная сотня от капиталистических щедрот

Некоторым утешением были введенные решением боннского правительства так называемые «приветственные деньги»: 100 дойч-марок, которые каждый гражданин ГДР имел право единовременно получить, приехав на запад: заходишь в первый попавшийся банк, предъявляешь свой голубой восточный «аусвайс», получаешь от еще недавнего классового врага сотенную бумажку и внушительный штамп: «Приветственные деньги получены».

Ничто не могло более наглядно продемонстрировать восточным немцам истинную цену их деньгам, как поездки через западную границу. В самые мрачные для осси дни в меняльных лавках в районе вокзала Zoo в западноберлинском сити за одну западную марку требовали 20 восточных. Это, кроме прочего, означало, что реальная стоимость 1000 марок средней зарплаты «трудящегося ГДР» составляла лишь 50 твердых D-марок.

Лучше других о том, что грядут иные времена, знали уличные спекулянты. Они стояли перед оцепеневшими «народными полицейскими» на оживленных углах в столице ГДР -- включая и здание госбанка -- с толстыми пачками тех и других денег в руках. Чем дальше дело продвигалось к полному падению восточной марки, тем быстрее рос ее курс. Ходили разные слухи о том, в каком соотношении летом 1990 года будет производиться обмен денег, хранящихся в наличных или на счетах в сберкассах. В зависимости от того, какая версия получала большее признание, курс восточной марки у спекулянтов рос или падал.

В эти дни граждане ГДР убедились на собственном желудке: чтобы средненько поужинать в западном ресторане, нужно выложить месячную зарплату. Напротив, хлынувшая в ГДР волна западников довольно быстро пришла к выводу: тут можно жить припеваючи. Кружка пива после процедуры обмена западных денег на восточные по курсу черного рынка обходилась дешевле 10 пфеннигов, а прилично поужинать в неплохом восточном ресторане можно было за три-четыре западные марки. Это при том, что социальная помощь на питание неимущим на западе выплачивалась из расчета 17 марок в сутки.

Один народ -- одна D-марка

Демонстранты на востоке к этому времени уже перестали доказывать как тем, так и другим правителям, что народ -- это они. В кузнице общественных протестов, Лейпциге, раньше других появился на свет транспарант: «Придет D-марка, мы остаемся. Нет -- уйдем к ней». Трудящиеся ГДР знали, о чем говорили. За первые пару месяцев после падения стены 350 тысяч самых нетерпеливых осси переехали жить на запад. Миллионы других также были готовы показать спину республике рабочих и крестьян. Отъехав от дома всего сотню-другую километров, осси автоматически получали западное право на социальную помощь, а также гражданство ФРГ. После этого они уже сами могли столоваться за пару D-марок в лучших восточных ресторанах, а также пользоваться всеми прочими экономическими прелестями переходного периода, которые тогда открылись для весси.

Остановить дальнейший исход, который окончательно обескровил бы восток и тяжким бременем лег на западную Германию, мог лишь быстрый приход западной марки, которая, как значилось в пресс-релизе федерального министерства финансов, «в ГДР считается символом свободы, экономического подъема и социального прогресса». Нарождавшийся со стремительной быстротой слой восточных капиталистов придерживался точно такого же мнения. «Каждый день без западной марки -- это потерянный день», -- клял свою и своих соотечественников судьбу весной 1990 года шеф Союза предпринимателей ГДР Рудольф Штадерманн. За все время дискуссий и переговоров накануне воссоединения ни одна из тем не обсуждалась так горячо, как предстоящий обменный курс восточной марки на западную. Осси требовали, понятно, обмена по схеме «марка за марку». Позицию западных «братьев и сестер» пояснил президент федерального союза германской индустрии Тилль Неккер: «Если бы после войны наши деньги назывались не маркой, а эрхардом, а в ГДР -- ульбрихтом, то никому бы сегодня не пришло в голову требовать их обменного курса один к одному». Тем не менее полностью избежать этого не удалось. Слишком несправедливый обмен лишь еще больше усилил бы бегство внезапно обнищавших по западным меркам осси. Бонн и Восточный Берлин приняли соломоново решение: рассчитывать пенсии, стипендии, квартплату (в ГДР это, понятно, были сущие копейки), аренду и прочие постоянные платежи в соотношении 1:1. С наличными и банковскими счетами восточников дело обстояло несколько сложнее. Детям до 14 лет по такому курсу обменивались первые 2000 ульбрихтов, гражданам ГДР от 15 до 59 лет этот порог поднимался до 4000, а после 59 лет -- до 6000 тысяч. Все деньги сверх этого менялись осси по курсу 1:2. Об этом было объявлено заранее, что дало народу возможность проявить невиданную в условиях социализма волю к денежным гешефтам. В спешном порядке открывались счета в сберкассах на каждого отдельно взятого ребенка, «сверхнормативные» деньги рассовывались по бабушкам и дедушкам, далеким и близким тетям, а также знакомым и даже незнакомым людям. На старте в рынок никто не собирался просто так бездумно дарить государству свои деньги.

Обменный курс: только для своих

Иностранцам, жившим в ГДР, меняли деньги 1:3. Были, правда, исключения. Для советских тогда еще друзей, находившихся в братской республике, ее власти выхлопотали курс 1:2. Покрытыми мрачной пеленой неизвестности оставались лишь перспективы 500-тысячного контингента Западной группы войск. Командование в Вюнсдорфе вело по этому поводу переговоры с теми и другими немцами, и на высшем уровне довольно скоро стало известно, что обмен для военных будет производиться по курсу 1:1. В конце концов, рассудили ответственные за это решение, у советских военных не так уж много свободных денег. Тем не менее военачальники вели себя в лучших советских традициях: тайна обменного курса для простых офицеров и солдат до последнего момента не разглашалась. Более того, в войска преднамеренно запускались слухи, что менять деньги будут как иностранцам -- 3 восточные марки за 1 западную. Нижние чины в ответ на это развернули бурную обменно-валютную деятельность. Мой приятель Саша, подполковник-анестезиолог из госпиталя в Берлине-Карлсхорсте, привез мне свои кровные 4 тысячи. Как-никак через меня он смог получить за них 2 тысячи D-марок. Кто такой возможности был лишен, менял на черном рынке по курсу 2,5 или около этого. Все-таки лучше, чем 1:3, рассуждали военные. Когда крупных, по разумению начальников, сумм на руках у их подчиненных не осталось, в духе гласности, из штаба ЗГВ было радостно сообщено: обменный курс для советских войск установлен 1:1. Рассказывали, что не в силах пережить горе утраты некоторые офицеры сваливались с инфарктами и обострением язвенной болезни желудка. А в каком-то гарнизоне кто-то, узнав о курсе, не то повесился, не то застрелился. Фактом, однако, является то, что большинство советских военных после обмена одних денег на другие обеднели как минимум вдвое-втрое. Те же, кто был поближе к главкому Бурлакову и владел великой тайной, обменяли все припасенные (и, как довольно скоро стало известно, прихваченные там, где плохо лежали) восточные деньги по курсу 1:1. Кому понадобилось морочить военнослужащих? Какая в этом была стратегическая необходимость? Ведь западные деньги на обмен давали даже не «братья»-гэдээровцы, а «классовые враги» из Бонна? Искать вразумительного ответа на эти вопросы в ЗГВ было бессмысленно. Он кроется попросту в старых советских нравах, согласно которым начальство всегда должно получить нечто особенное, только ему положенное. Иначе какое же оно, в самом деле, к чертям начальство. Нужно было слышать великий русский язык, что вырывался на свободу в те недели в офицерских семьях и бичевал глаголом трехэтажного фольклора командование в Вюнсдорфе!

Боннское правительство поступило с восточными немцами намного порядочнее, объявив им за месяц-полтора до начала обмена о предстоящей его модели. Чтобы народ, не выходя при этом из рамок закона, успел за это время спокойно прокрутить свой шахер-махер с деньгами. И с единой твердой валютой в кармане начал готовиться к окончательному воссоединению двух Германий.