Канадский цирк «Элуаз» -- это «новый цирк», жанр, гораздо более близкий к театру, к танцу, к кинематографу, чем к древнему искусству арены как таковому. В «старом» цирке представление состоит из череды кульминаций; вот -- самый сильный герой, вот -- самый ловкий, вот -- самый смешной. В «новом» цирке не любят это соревнование честолюбий -- и в нем нет ежеминутной встряски нервов зрителя. Любят хитрый монтаж, любят возникающую из смены сцен нетривиальную интонацию, любят атмосферу дружеской вечеринки, на которой каждая сценическая шуточка возникает будто в первый раз. Этот цирк -- родня песенкам, что распевали когда-то на улицах Парижа (и один из музыкантов раздавал ноты зрителям, чтобы те могли подпевать, -- мы ведь все помним такие сценки в старых фильмах, правда?), лентам Отара Иоселиани, поздним спектаклям Пины Бауш. Потому -- не арена, а сцена (канадцев на две недели пустил к себе Театр имени Моссовета), и на сцене -- фортепиано, и вокруг инструмента толпится молодежная компания, и все номера, кажется, придумываются прямо на ходу.

Спектакль называется «Дождь» -- и закончится он натуральным ливнем прямо на сцене, падающей стеной воды, в которой артисты будут чуть не визжать от удовольствия. В самом же начале один из героев произносит маленький монолог, перебирая воспоминания, задавая лирическую интонацию. Дождь для героя -- синоним счастья; воспоминания не всегда радужны («когда меня бросила девушка и я писал жалкие письма...»), но дождь будто смывает горечь неудачи, оставляя лишь ностальгическую сладость.

Какие бы жалкие письма в жизни ни случались, счастья в ней все равно больше -- канадский цирк настаивает на этом, предлагая герою вспомнить все безмятежные, веселые, ладные дни. Цирк транслирует ощущение силы, ловкости, удачи. Но от тупости силачей-победителей этот цирк спасает юмор, возникающий ежесекундно. «Старый» цирк ведь страшно серьезен, он только клоунам позволяет веселить публику, а так все -- «смертельный номер», трепещите. Вот акробаты на качелях (не знаю, есть ли специальное цирковое название у штуки, похожей на те, что стоят для детей в каждом дворе, -- качающаяся доска, прикрепленная к подставке посередине): пара прыгает на один конец конструкции, артист, стоящий на другом конце, подлетает к небу. Раз подлетает, выкручивая головоломные сальто в воздухе, два, три -- все сложнее... и вдруг в очередной раз, вместо того чтобы приземлиться на подставленную гигантскую подушку, он уносится в противоположном направлении -- в кулису. На высоте этак метров пяти примерно. На сцене -- хорошо сыгранное изумление, перерастающее в панику: куда делся? Но вот выходит, покачивается, осматривается -- и очень-очень не хочет лезть снова на качели; но начальство требует -- и вот вам, пожалуйста, еще один фантастический прыжок, сделанный с интонацией «ну куда же деваться»...

Гуттаперчевая девушка, которую укладывают в маленький чемоданчик, отбивается и истошно вопит на ломаном русском языке (чемодан тем не менее застегивают и уносят, из под крышки торчит трепыхающаяся ладонь); парень, прыгающий на гибком шесте, после каждого сложнейшего трюка соскакивает и заигрывает с проходящими мимо девушками (да я вот такую штуку могу в любой момент сотворить, а такая красотка попадается на глаза не каждый день). Девушки, путешествующие по свисающим вертикально полотнам ткани, вдруг начинают кувыркаться вниз так, будто падают, -- и лишь в метре от пола замирают, как уставшие, засыпающие на лету птицы.

А меж этих трюков, сменяющих один другой в необременительном элегическом ритме (нет, я еще не про все рассказала -- там и жонглеры были с булавами, и два партерных акробата, выписывавших своими телами светлые иероглифы в черном воздухе сцены), по сцене бродит человек, таскающий на веревочке три надутых сероватых облака. Дождь ожидается, дождь вот-вот грянет (облаковода сопровождает коллега с двумя листами металла в руках и периодически начинает ими грохотать, напоминая, как в театрах производят шумовые эффекты) и зальет всю сцену, и мужчины поплывут по ней на скорость, а женщины устроят показательные выступления ансамбля синхронного плавания (глубина на сцене -- сантиметров пять, но артистки ведут себя так, будто они уже под водой -- в зале начинается смеховая истерика). В финале цирк «Элуаз» получил колоссальную стоячую овацию -- и она была абсолютно заслуженной: на заканчивающемся Чеховском фестивале были спектакли более мудрые, были более сложные, но не было более обаятельных.