Спектакль «Чинзано» восстановлен специально к двадцатипятилетию студии. Этот маленький, нежный и интеллигентный театр безусловно заслуживает и юбилея, и фестиваля, и газетных заметок, в которых многие известные театральные деятели с благодарностью вспоминали бы Людмилу Рошкован, превратившую драмкружок при техническом вузе в один из самых модных коллективов Москвы 80-х и сумевшую вот уже четверть века сохранять его теперь негромкое, но честное имя...

Но есть вещи поинтереснее юбилейной мемуаристики. Спектакль «Чинзано» по пьесе Людмилы Петрушевской был не просто удачей театра-студии -- были и другие: «Эмигранты» Мрожека, например, казались и посерьезнее (во-первых, идеологическая фига торчит из каждой фразы, во-вторых, прекрасная зрелая актерская работа Александра Феклистова), позже все бегали на «Панночку» в постановке Сергея Женовача. Но «Чинзано», казалось, принадлежал иному пространству, в нем была тревожащая легкость, обещавшая как будто начало нового театрального языка. В то время Петрушевскую еще только начали «разрешать», постановки ее пьес были революционны по факту, хотя в основном эти драматические поэмы ставили так же, как и все остальные современные пьесы, не понимая совершенно особой, фантасмагорической смеси в них быта и поэзии.

В «Чинзано», поставленном начинающим режиссером Романом Козаком для троих своих друзей и однокурсников -- Сергея Земцова, Игоря Золотовицкого и Григория Манукова, -- никаких революционных идей не провозглашалось. Небольшая пьеса просто разыгрывалась по законам джазовой композиции -- с импровизациями, повторами, в три голоса, каждый из которых вел свою тему, то подыгрывая, то противореча другим. Однако легкая ткань капустника, междусобойчика, оказалась как нельзя более кстати для текста Петрушевской, в котором подслушанные фрагменты обыденной речи составляют довольно страшненькую и не совсем житейскую историю.

В пятницу после рабочего дня двое приятелей приезжают к третьему, с мутными, но деловыми намерениями -- произвести взаимозачет по долгам. Модель довольно сложная, Костя привозит деньги Паше, чтобы тот отдал их Валентину... но не в этом суть, так как на всю сумму немедленно закупается итальянский вермут «Чинзано», советский дефицит, по неведомым причинам занесенный в окраинный продмаг. Далее друзья выпивают, совершая привычный ежедневный ритуал, на этот раз сопровождающийся одним осложнением -- друг Паша все рвется куда-то ехать и, только уже очень сильно выпив, рассказывает, что у него умерла мама и ее надо хоронить. Впрочем, на этой стадии его собеседникам уже все равно, связь с реальностью окончательно утеряна, да и сам Паша плохо понимает, что и кому он должен.

В 1986 году, когда спектакль был поставлен, все было внове: и пьеса, в которой суть происходящего становится окончательно ясна за пять минут до окончания, и пространство студии -- еще не вполне театра, но уже самостоятельного организма, и неожиданный успех -- «Чинзано» объехал практически все континенты, побывав на бесчисленном множестве фестивалей, представляя новую, перестроечную, свободную Россию. И даже первые коммерческие опыты: попытки получить деньги за рекламу «Чинзано». В Венесуэле удалось раскрутить представителей компании на спонсорскую поддержку, и зрители сидели в зале со стаканчиками вермута. В Аргентине же фирмачи пришли в ужас уже от аннотации, сочли, что четыре бутылки на троих, да еще залпом, да из майонезных баночек -- это извращение культуры потребления, антиреклама для напитка, -- и запретили название спектакля. Так что в Буэнос-Айресе спектакль назывался просто «Итальянский вермут без антракта».

Прошло чуть больше десяти лет, и спектакль решили восстановить -- на три вечера, для воспоминаний и праздника, для себя и своих. Один из исполнителей, Григорий Мануков, давно живет во Франции, последний раз приезжал в Россию для съемок у Режиса Варнье, в фильме «Восток-Запад». Сейчас отвлечься от своих дел ради участия в «Чинзано» у него возможности не было, поэтому на его роль ввелся режиссер Роман Козак.

И вот на старой сцене заматеревшие, изменившие свой статус артисты: Роман Козак -- один из ведущих режиссеров МХАТа, Сергей Земцов -- декан школы-студии, Игорь Золотовицкий -- преподаватель школы и актер МХАТа. Вполне удавшаяся карьера. За спиной -- опыт многих театральных работ. И со всем этим нужно войти в старый спектакль, придуманный на молодых и неопытных артистов, побеждавших за счет юного обаяния, свежести и почти животной энергии прорыва.

Теперь о том, что получилось. Спектакль оказался жив. Он по-прежнему вызывает смех -- как только два располневших и несколько оплывших обалдуя с хохотом врываются на сцену, волоча вырванную с корнем билетную кассу и сиденье из трамвая. И начинается. Кряхтя и обливаясь потом, сорокалетние актеры впихивают себя в рисунок, созданный на двадцатипятилетних, худых и голодных. Жестче стали сюжетные повороты, резче и отчетливей выстроена каждая партия. Режиссерская хватка Романа Козака делает его героя типичней, Мануков был очаровательнее, Козак -- выразительнее. Старые бытовые подробности. Какие-то валенки, которые нужно купить за четыре рубля, вычтенные из денег на питание, зарплаты в «рупь пять» и «рупь двадцать». Полины и Тамары, лишающие супружеских ласк и попросту не пускающие в квартиру. Свекор за занавеской, прописки, обмены... Сегодня это так же мало касается исполнителей, как и пятнадцать лет назад. Но все же какая в этом правда -- страшная, затягивающая муть жизни, все столь же бесцельной в своей сути, несмотря на изменившиеся внешние детали. Повзрослевшие актеры еще отчаяннее раскрывают, как за всеми попытками увлечься любыми обманками: счастьем застолья, воспоминаниями молодости, совместными дурачествами -- они не могут спрятать страха перед пустотой.

Спектакль, на котором зал почти все время хохочет, по-прежнему завораживает беспощадностью приговора тому копошению в темноте, что мы называем нашей жизнью. Как это происходит и почему за простой тканью представления, построенного, в сущности, на очевидных актерских приспособлениях, без глубоких характеров, без настоящих отношений, вдруг открываются экзистенциальные бездны -- по-прежнему непонятно. Время сделало очередной круг, и все остались на своих местах -- только стало горше, потому что безыллюзорней.

Жаль будет, если вторая жизнь этого спектакля окажется по-юбилейному короткой: он из тех неожиданностей, что театр дарит очень редко.