Вышел из печати третий том «Дневников» Владимира Теляковского -- издательство «Артист. Режиссер. Театр» продолжает свою работу по публикации уникальной личной хроники конца XIX -- начала ХХ века. Издательство небогато, а потому темп работы, к сожалению, невелик -- первый том, в котором были собраны записи директора императорских театров за 1898--1901 годы, был издан десять лет назад, второй (1901--1903) -- пять лет спустя. В нынешнем, третьем, -- тетради 1903--1906 годов. Нескучное время было в стране и ее театрах.

Это дневник личный и служебный одновременно. Очевидно, что Теляковский не только не мог представить себе его напечатанным, но многое из написанного вовсе ни с кем не обсуждалось -- например, все комментарии по поводу отношений представителей царствующей фамилии с балеринами и влияния затем этих отношений на работу театров. Но в дневнике нет ничего о личной жизни самого Теляковского, не только следов каких-либо сердечных увлечений, но даже минимальных бытовых подробностей. Все только о подведомственных театрах, московских и петербургских.

Ежедневная хроника рабочего дня -- бесконечные визиты. Визиты чиновников больших и маленьких, требующих ролей для своих протеже. (Маленьких Теляковский прогоняет, мимоходом записывая в дневнике «какая наглость!», с большими ведет дипломатические маневры.) Визиты подчиненных -- жадных, хитрых, норовящих вытребовать с начальства побольше денег, а поработать поменьше. (Тут все равны -- и портной, тратящий на костюмы вдвое больше ткани, чем положено, то есть просто обкрадывающий театр, и знаменитые артистки, во время сезона уезжающие на «халтуру», а сборы страдают.) Вообще дневник переполнен записями о деньгах (кто, сколько, за что получил), что неудивительно, ведь именно за деньги директор и отвечает; удивляет (или не удивляет -- тех, кто читал предыдущие два тома) степень безответственности господ артистов. (Комиссаржевская подала в отставку в июне, перед тем получив зарплату за все лето; французская певица получила годовой оклад и в Россию не вернулась.)

Главная проблема Теляковского в том, что он, офицер и джентльмен, не может принять вот этот ласковый общеупотребительный взгляд на артистов -- «сукины дети». Он требует от них безупречной честности, верности слову -- а его тихонько считают дураком, и о том, что его таковым считают, судя по некоторым записям, директор начинает догадываться. Тогда начинается тоска -- появляются интонации надменные и презрительные.

Должность у него, конечно, несчастливая -- слишком близкое знакомство с изнанкой театральной жизни убивает волшебство театра, а рачительный и сдержанный директор сначала-то в Искусство верит так, что степенью истовости этой веры способен посоперничать с вечным оппонентом дирекции Дягилевым. Отдохновением для него становятся встречи с Шаляпиным -- после всех мелочных дрязг появление на горизонте певца с масштабом, равным масштабу Российской империи, Теляковского просто спасает от отчаяния. О нем он пишет восторженно и умилительно одновременно.

А вот о Кшесинской -- нет. Еще хуже -- об Анне Павловой. Тут «бытовые» картинки затмевают сценические, и Теляковский просто не способен разглядеть великих балерин в неприятных при личном общении дамах.

Меж тем и большая история все же отражается в дневнике -- в начале 1905 года последовательно зафиксированы все слухи, что ходили в городе накануне и после трагической демонстрации 9 января; видно, как складывалась картинка в голове у мирного человека, ничего демонстрировать не собиравшегося. Совсем в глубине «сцены», пробиваясь нечастыми записями, идет японская война; и Теляковский отчаивается все более и более.

Ранее у него было четкое представление о государстве и о государственной службе -- и все театральные несовершенства он воспринимал как отклонение от идеала, которое он должен ликвидировать. То есть предполагалось, что вот в таких-то ведомствах и таких-то все хорошо, а в театре пока плохо, но он, Теляковский, это изменит. А теперь обнаруживается, что плохо везде, что вот там бездарно воюют, здесь нагло бастуют, а двор занят бог знает чем, когда страна катится в тартарары. И поскольку Теляковскому не хочется верить в то, что это внутренний кризис, он решает считать его навязываемым, внешним. И рядом с именами людей, по мнению Теляковского виновных в локальных проявлениях этого кризиса, появляются постоянные указания. Этот вот -- жид, а вот этот -- поляк. И снова, и снова, и снова -- как будто директор себя заговаривает: не будь этих инородцев, плыла бы Россия белой лебедью. Но рядом все те же отчеты о спертых у театра деньгах, и фамилии в этих отчетах совершенно родные, исконные...

В последней записи третьего тома тревога Теляковского о том, как будет принимать публика «Жизнь за царя», не устроит ли демонстрации. От деловых забот директор переходит к политическим -- ими он будет заниматься и дальше. Четвертый том готовится к печати. Будем надеяться, он появится раньше чем через пять лет.