На Чеховский фестиваль привезли два спектакля Питера Брука -- режиссера, которого у нас стали числить среди великих еще с середины шестидесятых, когда он привозил в Москву свои шекспировские постановки. С тех пор в России Брук бывал редко, его главные работы вроде грандиозной многочасовой «Махабхараты», игравшейся в Авиньоне под открытым небом, видели на пиратском видео только самые пытливые театралы. Но если у студента театрального вуза спросить о зарубежных режиссерах второй половины ХХ века, он, не задумываясь, как «поэт -- Пушкин, фрукт -- яблоко», выпалит: «Брук, Стрелер». Итальянец Джорджо Стрелер умер десять лет назад. Давно работающий во Франции англичанин Брук, которому идет восемьдесят третий год, продолжает ставить спектакли. И постановки эти заведомо, как бы к ним ни отнеслись зрители и критика, входят в историю театра. Просто потому, что их поставил Брук.

К нам приехали два маленьких спектакля бруковского театра Буфф дю Нор -- «Сизве Банзи умер» по южноафриканской пьесе времен апартеида и «Великий инквизитор» по «Братьям Карамазовым». Организаторы фестиваля радовались: никаких проблем с таможней -- вся театральная обстановка помещается в нескольких чемоданах. И правда, оба спектакля Брук поставил, как говорится, «на коврике». В моноспектакле по Достоевскому на сцене только две табуретки -- для Брюса Майерса, играющего Инквизитора, и его молчаливого слушателя -- Христа. В «Сизве Банзи...» два актера используют какое-то подручное барахло: картонные коробки, швабру, рамку, изображающую дверной проем. Дело не в обстановке, дело в актерах, причем не в каком-то их концептуально особенном существовании, а просто в том, что на сцену выходят живые люди. Некогда король постановщиков, философ и экспериментатор с возрастом Брук впал в «неслыханную простоту». Его режиссерский взгляд теперь лишен гнева и пристрастия, в нем только спокойный интерес, будто он смотрит из космоса.

Увидеть «Великого инквизитора» нам было особенно любопытно: именно эта вставная притча из «Братьев Карамазовых» стоит в центре не так давно вышедшей нервной и больной «Нелепой поэмки» Камы Гинкаса. Хотелось сравнить давнего бруковского артиста Брюса Майерса с Игорем Ясуловичем, играющего у Гинкаса тот же огромный монолог. В спектакле ТЮЗа за спиной Инквизитора были калеки и кресты, телевизоры с документальными жестокостями и прочие вызовы сегодняшнего времени. Но, играя, Ясулович будто отодвигал назойливую сиюминутность и шел прямо в зал с сухой яростью своего Великого Инквизитора, его изломанной гордыней и горьким умом и в очевидной борьбе с Богом заранее признающим поражение. Брюсу Майерсу ни с чем не надо было бороться. Он стоял один посреди маленького квадрата сцены и рассказывал карамазовскую притчу, почти не обращаясь к юноше-Христу, сидящему рядом. Он не пытался выглядеть Инквизитором, а был именно рассказчиком -- спокойным и умным, старался говорить понятно и в особо патетических местах умело повышал тон. Смотреть на хорошего артиста было интересно, но к нам это не имело никакого отношения.

«Сизве Банзи...» выглядел иначе. Пьеса 70-х годов о жизни южноафриканского гетто рассказывала сюжет, напоминающий «Смерть Тарелкина». Сизве Банзи, жизнь которого зашла в тупик оттого, что у него нет разрешения жить в городе, где только и можно заработать, вынимает исправные документы из кармана случайно обнаруженного трупа и решает принять новое имя, чтобы изменить свою судьбу. Рассказчик -- подвижный и артистичный Хабиб Дембеле -- вводит нас в курс этой истории с непосредственностью и юмором души компании. Он пританцовывает, перемигивается с залом, рычит, как машина, и скрипит, как дверь, он изображает каждого из героев -- кряхтя и ковыляя, если речь идет о старике, расставляя руки и надувая щеки, если о толстяке. Настоящий уличный артист -- веселый, наблюдательный и чрезмерный. А потом появляется герой (Питчо Вомба Конга) -- приехавший из деревни наивный увалень, никак не берущий в толк, почему он не может остаться в городе, чтобы заработать на жизнь жене и четверым ребятишкам, оставленным в деревне. И с ним в сюжет вплетаются линии драматическая и социальная. И впрямь: «Чего они от меня хотят? Что со мной не так? Чем я хуже вашего мужа, мадам?» -- как спрашивает подвыпивший и сбитый с толку своими несчастьями герой у девушки из первого ряда.

Спектакль выходит обаятельно простодушным, без задней мысли и двойного дна -- немного трогательным, немного смешным и рассчитанным на таких же простодушно-открытых зрителей. Лучше всего такой театр смотрелся бы в плотном кругу уличной публики, на площади посреди тех самых townships -- городских округов, о которых здесь идет речь. Подписанный именем Брука, сыгранный на привыкшей к экспериментам сцене Центра имени Мейерхольда, в программе солидного Чеховского фестиваля он смотрится почти шокирующе-наивно. Но нет, это просто все тот же отрешенный взгляд режиссера из космоса, откуда и споры с Богом из романа Достоевского, и грустно-забавные житейские истории южноафриканцев выглядят одинаково далекими. Вот так они там живут.