Уже давно Анатолий Васильев, оскорбленный тем, что город отнял у него одну из сцен, уехал за границу, откуда, словно Курбский, шлет гневные письма, но с тех пор у его осиротевшей труппы премьер не было. Сегодняшний «Кориолан», поставленный одним из самых преданных васильевских актеров, учеников и негласным руководителем театра Игорем Яцко, первая «постотъездная» премьера «Школы драматического искусства», и, как говорят (хоть это нигде не указано), режиссер посвятил ее Васильеву. Смысл этого посвящения многие видят в том, как перекликается судьба известного режиссера с судьбой римского полководца, сначала вознесенного военной славой, а потом униженного и изгнанного толпой, распаленной недалекими интриганами. Рассказывали, что Васильев, издалека следящий за тем, что происходит в его театре, выбор пьесы сразу одобрил. Вспоминали, что мастер и сам много разбирал со своими учениками шекспировские тексты. Но, в сущности, обо всем этом можно и не знать -- и без всех посвящений, одобрений и разборов «Кориолан» Яцко по всем формальным признакам спектакль васильевский, «слишком васильевский».

Не дает забыть о мастере тут и особенная манера речи, выработанная в Школе драматического искусства, -- речь-клокотание, напряженно выталкивающая каждое слово и делающая его ударным. И обилие пластических сцен, где странные телодвижения, напоминающие о современном танце, вклиниваются в действие и сопровождают его (Васильев в последнее время проявлял явный интерес к contemporary dance). И тяготение к древним этническим мотивам в оформлении и костюмах, которые с постмодернистской лихостью смешиваются с фраками, пальто, хирургическими халатами и видеопроекцией светских приемов и кинопеплумов. «Васильевское» явлено зрителям в полном объеме, даже с перебором, когда в трехактном пятичасовом действии режиссер не только не сокращает огромную шекспировскую пьесу, но даже как будто специально растягивает ее, обставляя проходные сцены пластическими и видеоэкзерсисами. Но, пожалуй, в этом спектакле это не главное.

«Кориолан» идет на сцене «Глобус» -- восьмигранной площадке, окаймленной тремя ярусами балконов, что напоминает устройство шекспировского театра «Глобус». Здесь планшет сцены может уходить глубоко вниз, и зрители смотрят на действие, будто бы происходящее в яме, актеры перемещаются по всем этажам, а Кориолан взлетает, ухватив рукой канат, под самый стеклянный купол, и спускается вниз, вскакивая на балконы разных ярусов. Но несмотря на то что на сцене все время происходит движение и шум -- актеры летают, бегают, ходят на котурнах и ходулях, извиваются в дыму, кричат, бьют в бубны и дуют в волынки -- спектакль кажется каким-то удивительно сосредоточенным и даже статичным. И главным здесь оказывается совсем не действие, а мысль, разворачиваемая в диалогах. Мысль внятная, полная энергии и страсти. И это неожиданно роднит «Кориолан» со старыми васильевскими постановками вроде платоновского «Пира», в котором так хорош был сам Яцко.

Спектакль говорит о бескомпромиссном и чистом римском полководце Кае Марцие, за победу в Кориолах названном Кориоланом. Полководца этого играет совсем молодой Илья Козин -- русоголовый крепкий парнишка с ясным и прямым взглядом, твердо и уверенно стоящий на расставленных ногах. Короткая стрижка, белая рубашка, черные брюки, деревянный меч в руке -- далеко до сверкающего доспехами и увенчанного славой римского героя. В мальчишке Кориолане кажутся понятными вспыльчивость и максимализм, порывистость, юношеское высокомерие перед глупцами, стыдливость, не дающая торговать своими боевыми ранами, выпрашивая у плебса голоса, восторженная и нежная любовь к молодой, умной и сильной матери. Мы видим его победу и торжество, а когда выясняется, что очевидные подвиги надо доказывать унизительной похвальбой, недоумение и стыд. Видим примитивные демагогические уловки трибунов, настраивающих против Кориолана изменчивый и глуповатый народ (недаром народ изображают только девушки). И бессмысленность резонов, которые выдвигают в защиту героя интеллектуалы. Изгнание Кориолана и его слепое желание мести. Затем соединение с прежним злейшим врагом Авфидием в кровавом походе на Рим. Встреча с матерью и женой под стенами Рима и отступление под влиянием просьб матери, которые Мария Зайкова играет не как униженную мольбу, а как яростный спор. Зависть и предательство Авфидия. Смерть.

Яцко выбрал малоизвестный перевод Осии Сороки, который всегда превращает даже знакомые трагедии Шекспира в будто бы впервые прочитанные мощные современные тексты. И каким бы надрывом ни звучали голоса артистов, как бы они ни скакали и катались по полу, получается, что они докладывают текст строго и ясно, постоянно помня, о чем и зачем говорят, -- вещь редкая в современном театре. И трагедия Шекспира оказывается интеллектуальной драмой -- спором, звучащим сегодня не менее актуально, чем во времена Шекспира или Кориолана. «Вот ваше стадо: разве можно их к выборам допускать? Только дали голос и тут же цап назад». -- «Как враг народа и родины он изгнан вон». -- «Нет, вас я изгоняю от себя». Спор о человеке и о политике, где речь идет о ригоризме и конформизме, о чести и милосердии, о том, что такое обида на целый народ и месть ему. И как бы ни было жаль юного, чистого и прямодушного героя, оказывается, что это вопросы, над которыми нам еще стоит подумать.