Фестиваль исторической реконструкции «Антиквариум» завершился, и мир старых голосов снова уплывает куда-то со всеми своими эталонными исполнителями из разных стран, собранными в Москве волей худрука Ольги Филипповой. Пока музыканты, играющие на экзотических инструментах вроде теорбы или виолы да гамба, являлись нашими собеседниками, Сретенка была местом, куда стоило прийти ради того, чтобы понять, что жизнь прекрасна, время обратимо, краткость существования не фатальна. Упругие звуковые потоки XV-XVIII веков, оказывая терапевтическое воздействие на современного человека, создавали гармоничную картину мира, которая вовсе не казалась утопией. Одной из ее важных фигур предстал Георг Фридрих Гендель.

Гендель -- космополит XVIII века: родился в Германии, сделал бешеную карьеру в Лондоне, где писал сначала итальянские оперы-seria (около 40), а потом оратории на английские тексты, вознесшие композитора при жизни до статуса британского кумира. Забытый и возрожденный в XX веке автор превращен в последнее время в гиганта музыкальной индустрии: ему посвящены фестивали, театры делают его оперы территорией сценических экспериментов. Отголоском этого бума, не затронувшего пока Россию, и стал заключительный концерт фестиваля «Антиквариум», где были исполнены фрагменты наиболее известных генделевских опер и две сюиты из «Музыки на воде».

Выдающийся английский контратенор Пол Эссвуд и молодой российский оркестр Pratum Integrum создали иллюзию, будто место действия не Россия, где Генделя до сих пор, не стесняясь, поют одетые в камзолы баритоны в сопровождении громоздкого оркестра, а вполне себе цивилизованная Европа. И выдающийся музыкант, выступивший также дирижером, и российский коллектив в подходе к Генделю обнаружили полное взаимопонимание. Симфонические фрагменты и арии из ораторий и опер открыли именно того, знакомого в России по записям автора, который создал свою вселенную, использовав в качестве строительного материала запредельно далекие историко-мифологические сюжеты и типовую, как у блочного дома, структуру итальянских опер-seria, где один аффект нагромождается на другой, создавая целеустремленный поток энергии.

Аффект -- ключевое понятие для барокко: это предельно высокое, сконцентрированное, пожалуй, даже взвинченное выражение эмоций, экономно распределяемых по ариям -- кульминациям стандартных ситуаций. Вот, например, чудесное спасение героя -- Юлий Цезарь после гибели армии в одиночестве очнулся на берегу, куда его вынесли морские волны. Драматизм положения выражен здесь особым способом: речитатив-accompagnato (сопровождаемый всем оркестром) и ария, где тоска по Клеопатре изливается в медленной кантилене. Темп показался настолько медитативным, что переполняло чувство восхищения исполнителем, непринужденно выпевающим сверхъестественно трудную барочную арию. Вот ария, которую Ринальдо поет, потеряв Альмирену, -- одно из самых красивых в мире ламенто, в третьей части которого аффект усиливается импровизациями и умением невероятно долго длить звук.

Сегодня многое в культуре барокко кажется превышающим человеческие возможности. В опере-seria исполнитель обязан быть не только мастером-виртуозом, способным соперничать с голосами оркестра, но и обладать огромной выдержкой -- таких соло у него за трехчасовую оперу примерно десять. И он был обязан заставить публику, в том числе публику знаменитого лондонского Хаймаркет-театра, где шли оперы Генделя, включиться в ситуацию.

Нынешнюю публику, отвыкшую от таких героических проявлений, убедить включиться в ситуацию намного проще. Когда в Сюите из «Музыки на воде» -- роскошном королевском увеселении, устроенном на Темзе для Георга I, мы слышим перекличку труб, струнных и валторн, то элементарный стереоэффект, достигнутый без технических приспособлений, воздействует просто неотразимо.