На нынешний Чеховский фестиваль грузинский Театр имени Руставели привез, как и планировалось, две постановки: одну современную, а другую классическую -- по Давиду Клдиашвили, писавшему на рубеже ХIХ--ХХ веков грустные бытовые комедии о судьбе нищего дворянства. В качестве современного спектакля ждали «Солдат, Любовь, Мальчик из охраны... и Президент» -- постановку двух сатирических скетчей Лаши Бугадзе, из которых один (про президентского охранника, убивавшего всякого, кто, как ему казалось, причинял хозяину боль), говорят, смотрелся весьма злободневно и небезопасно. Вероятно, именно поэтому театр решил от греха подальше «Солдата...» не привозить и заменить его другой современной постановкой. Таким образом, в Москве оказался «Сладковато-печальный запах ванили» Ираклия Самсонидзе в постановке Роберта Стуруа и Андро Енукидзе.

Начали с «Ванили...». На сцене были молодожены, надоедливые тесть с тещей, девица, похожая на проститутку, немолодой хлопотливый сосед, его вернувшийся из Америки сын, подвинутый на психоанализе, и Зигмунд Фрейд в образе собаки. Все они суетливо бегали туда-сюда, иногда пританцовывая под громкую музыку, и отчаянно кривлялись, что, вероятно, должно было обозначать грузинскую яркую театральность и гротескную игру. Декорации Мириана Швелидзе странно сочетали эффектную мрачность (огромных кукол, вламывающихся в раздолбанные стены дома) с веселенькими мигающими гирляндами.

В антракте почти трехчасового действа московские поклонники Стуруа растерянно выясняли друг у друга, как следует понимать то, что происходит на сцене, и в смущении покидали театр. Во втором акте публики было по крайней мере на треть меньше, а сюжет окончательно перестал быть понятен: то, что начиналось, как малоудачная семейная комедия, состоящая сплошь из общих мест, вдруг возомнило себя абсурдом, да еще с патриотической начинкой. Герои с вдохновенными лицами восклицали: «Сакартвела!» -- вспоминали детство и мамин торт с ванилью и осуждали нью-йоркского психоаналитика, требующего отказаться от грузинских воспоминаний. Какое отношение все это могло иметь к знаменитому Роберту Стуруа, понять не удавалось. Смотреть на сцену было немного стыдно.

«Невзгоды Дариспана» выглядели понятнее. Сюжет из начала ХХ века о том, как Дариспан хотел выдать замуж одну из своих четырех дочек, да ничего у него не получилось, перенесли в наши дни. Все тот же Швелидзе изобразил полуразрушенный двор с разбомбленной церковью в глубине и следами рафаэлевской Мадонны на стене. Стуруа ввел в спектакль слоняющихся туда-сюда и всегда готовых выпить и повеселиться за компанию ремонтных рабочих. Аккомпанементом действию сделал звуки выстрелов и взрывов, свояченицу Дариспана Марту превратил в разбитную дамочку, что-то сочиняющую у компьютера, с вечной сигаретой в зубах. Завидного для всех окрестных невест молодого Осико -- в циничного политического лидера, унимающего вой толпы одним движением руки, а его дядю -- в телохранителя в камуфляжной форме. Смысл этого спектакля был в его центральном герое -- великолепном и артистичном Дариспане, в роли которого выходил главный актер сегодняшнего Театра Руставели -- Заза Папуашвили. Он играл настоящего грузина, вернее, то, какими хотели бы себя видеть сами грузины, да и те, кто их любит. Остроумного и лукавого, широкого и гордого, даже в самых унизительных ситуациях умеющего сохранить себя. Он обхаживает равнодушного Осико, предлагая ему в жены свою дураковатую дочь, но чем в более сомнительной ситуации оказывается, тем больше насмешничает и играет. Он ходит, будто танцует, и любит прихвастнуть, он душа любой компании -- умеет в одну минуту обворожить всех женщин и расположить к себе мужчин, и никто не виноват, что нынче все это не слишком помогает.

В этом спектакле снова было много кривлянья и бессмысленной суеты а-ля «грузинская гротескная театральность», но к финалу действие начало выруливать и неожиданно что-то стало проясняться.

Вспомнились большие московские гастроли Театра Руставели тринадцать лет назад -- тогда в воюющей Грузии не было ни света, ни тепла, но в спектаклях театра примет войны не было. Рассказывали, что тогда, в пору общего отчаяния, в Тбилиси театр был единственной возможностью, если можно так сказать, гуманитарного выживания. Что бы ни происходило в стране, актеры играли, а зрители смотрели. Тогда в постановках по тому же Клдиашвили и Брехту мы впервые увидели совсем молодых красавицу Нино Касрадзе (на этот раз она играла Марту) и Зазу Папуашвили, который уже показал свой мощный темперамент и в сатире, и в ролях достоевского надлома. Еще через восемь лет театр Стуруа снова приехал в столицу с большими гастролями -- видно было, что жизнь в Грузии налаживалась, но из театра, казалось, жизнь вытекала. На его эффектных спектаклях по-прежнему был виден знакомый отпечаток руки Стуруа, но оттуда ушел прежний драйв, прекрасные актеры казались самодовольными и пустыми, будто отражая буржуазную публику, пришедшую в зал; и шеренга красивых упитанных мужчин в пальто и шляпах, выходивших на сцену в «Гамлете», много говорила и о ситуации в театре, и о ситуации в стране. Гамлета играл победительный Папуашвили: в сущности, вопрос «быть или не быть» перед ним не стоял. Он был, и был этим доволен, что бы ни заставляло полыхать его безбрежный темперамент.

Теперь Папуашвили играет отца -- он изрядно располнел и у него седые виски. Видно, что он привык нравиться публике, но в этом нет прежнего самодовольства молодой звезды. Ситуация кардинально переменилась. Как видно, Тбилиси теперь не нуждается в театре для своего спасения, и потому все, что было живого и современного в самом знаменитом театре страны, ушло. Может быть, оно ушло в постановки каких-то подвальных трупп, может, в другие искусства, а может быть, и просто на улицу. Спектакли Театра Руставели, которым по-прежнему руководит Роберт Стуруа, все чаще ставящий за границей (в Москве, например), стали выглядеть провинциально. Как искусство они безнадежно несовременны, несмотря на то что примет современности в них стало куда больше прежнего. И почему-то финал спектакля «Невзгоды Дариспана», где, плюнув на неудачное сватовство, усталый герой садится в круг нестройно поющих женщин и позволяет себе расслабиться, кажется отражением этой ситуации. «Да, я был победительным и знаменитым, как и этот театр, -- казалось бы, говорит Дариспан. -- А теперь я выгляжу безалаберным неудачником, скорее шутом, чем артистом. Это не слишком радостно, но что ж, будем жить так». И в этой интонации смирения есть какая-то надежда.