Это одновременно одна из самых гениальных и самых ординарных выставок сезона. Тут говорится об экстремальных ситуациях, спровоцированных художником и ставших площадкой его самовыражения: блуждание по пустыне, кровопускания, бесконечные эксперименты в жанре «любовь-ненависть» с бывшей подругой Мариной Абрамович, нынешней звездой интернациональной артсцены. Все на грани фола. И даже личного выживания. Но при этом экстатика телесности принципиально редуцирована до скромного теле-, видео- и слайд-показа. Там, на проекции или экране, что-то такое происходит. Но черно-белый цвет или маленький формат не позволяют ощутить ужас происходящего, почувствовать в буквальном смысле муки творчества автора. Который что-то рисует скальпелем на руке, бьется с любимой девушкой или целует ее взасос до потери дыхания (в буквальном смысле слова -- кто кого перецелует).

Для Улая физиология не менее завлекательна, чем визиология. Он, профессиональный фотограф, интересуется страшным понятием «репрезентация». Или существованием произведения искусства «в эпоху технической воспроизводимости», как писал Беньямин. То есть я рисую колонковой кисточкой -- а потом попадаю в красивый альбом, отпечатанный в Италии, где даже не водятся материальные носители меха для кисточки. Или 16 часов я сижу с Мариной Абрамович, связав наши волосы: мучаюсь, потею, писать (ударение на первом слоге) хочется, не любовь, а сплошная мука. И как прикажете это показать? Повторить невозможно, а видео смотреть полсуток никто не станет.

Улай отказался от искусства -- сейчас он занимается проектом «Художник для воды -- вода для всех»: требует, например, вернуть палестинцам воду, которой их лишили израильтяне, построив стены условной границы. И вообще считает, что чем меньше художника, тем лучше.

Фото- и видеоэкспонирование радикальных, экстремальных, выспренних, интригующих, завораживающих, шокирующих -- чего там еще? -- акций и превращение их в холодный меланхолический dream может воздействовать гораздо сильнее, чем их буквальное созерцание. Тела -- нет. И в его отсутствие возникает страшнейшее томление по этому неопознанному объекту.

Акции Улая на экране порождают желание настоящего искусства. Стерильность стирает все, в том числе ненависть к музею. И тут возникает любовь к сильному эстетическому высказыванию. Которое лишено физиологических вожделений. Несмотря на потоки крови.