Чешский композитор Леош Яначек вошел в моду почти столетие спустя смерти. Недавняя премьера «Енуфы» в Мариинке, на месяц опередившая премьеру «Средства Макропулоса» в парижской «Опера Бастий», являются лишь эпизодами бума Яначека, охватившего мировое оперное пространство. Скрытые причины нынешнего «ренессанса» ясны. Позабытый классик, Яначек спасает респектабельные оперные театры от почти неизбежного провала вновь сочиненных современных опер. Каждая его премьера готова обернуться сенсацией, ибо оказывается, что в Яначеке нет ничего архаического, сентиментального и романтического. Его оперная музыка целиком эстетически принадлежит ХХ веку, а последовательная эволюция от «кучкиста» до модерниста захватывает.

Музыка «Средства Макропулоса», как и большинства модернистских сочинений, умственна и герметична. Вокальная ткань речитативна. Эти речитативы композитор настойчиво приближал к звучанию разговорной речи, идя по пути, который увлекал и заводил в тупик и Мусоргского, и Даргомыжского. В опере нет фольклора, нет и чистой лирики. Сочиненная на сюжет Карла Чапека об оперной певице Эмилии Марти, выпившей эликсир молодости и бесцветно прожившей 337 лет, утратившей рецепт, вновь нашедшей его и выбравшей смерть вместо житейской бессмыслицы, она является по сути интеллектуальным и музыкальным аттракционом. Разгадать внутренний смысл этой оперы так же трудно, как психологически оправданно развить образ главной героини. Раскаявшаяся славянская Лулу, Марти предстает бесчувственной и опасной вначале и страдающей, отчаявшейся в предсмертном экспрессивном монологе.

Режиссер Кшиштоф Варликовский и сценограф Малгоржата Шчесняк в парижском спектакле идут по пути наименьшего сопротивления. Они сочиняют свой собственный сюжет на музыку Яначека. Сюжет «совсем не из той оперы», в котором главным страдательным лицом оказывается Мэрилин Монро. Еще во время увертюры на экране-занавесе перед зрителями проходят кадры из жизни Монро, напоминающие нам, что «богатые тоже плачут».

Далее Марти предстает загримированной под Монро, и ветерок кокетливо играет ее юбкой. Домогательства кавалеров, которым Марти--Монро кружит головы, происходят в общественной уборной. Ее интерьеры зритель вынужден рассматривать продолжительное время. Вожделение одного из ухажеров, Альберта Грегора (тенор Чарльз Воркман), выражается в публичной мастурбации. Другой, Ярослав Прус (бас-баритон Винсент Ле Тексье), получает экстравагантное согласие героини провести с ним ночь в обмен на формулу эликсира. Марти скидывает свои трусики, а кавалер жадно приникает к ним лицом. Все это, конечно, европейский «секонд-хенд», пошлость, возведенная в ранг общего места.

Но, возможно, именно такой эффект и входил в замыслы постановщиков. В одном из интервью режиссер назвал комедию Чапека идеальным голливудским сценарием, а саму Монро -- бессмертным воплощением вечной женственности. Таким образом, опера Яначека и Чапека отчего-то оказывается сатирой на американскую киноиндустрию. Однако посрамление Голливуда в этом спектакле осуществляется голливудскими средствами. Во втором акте примадонна Марти в рыжем парике и зеленом платье, вовсе не похожая на Монро, появляется на сцене в лапе гигантского бутафорского Кинг-Конга. Очевидно, плюшевая обезьяна со светящимися красными глазами тоже несет какой-то символический обличительный смысл. Вот только опера Яначека, все персонажи которой в этой постановке предстают скорее непослушными марионетками, чем оперными героями, не слишком-то торопится этот смысл раскрывать. Музыка существует сама по себе, сценическая нелепица ей не мешает, но и не помогает.

Чешский дирижер Томас Ханус, дебютировавший в Парижской опере этой постановкой, кажется, сделал все возможное, чтобы выделить певцов. Звучание оркестра (возможно, из-за специфической акустики «Опера Бастий») казалось несколько сдержанным, приглушенным, тогда как все без исключения солисты демонстрировали превосходные оперные голоса, и их вокальная щедрость расцвечивала речитативную сухость музыки и примиряла с ней. Ангела Деноке, исполнительница партии Эмилии Марти, и вовсе создала интонационный шедевр. Бесконечно обольстительная с самого начала, она покоряет всех мужчин не заемной красотой, но хрустальной вкрадчивостью интонаций, кошачьей пластикой фраз. В этой куколке с самого начала живет голос колдуньи, и кем бы она ни являлась -- хищницей или жертвой -- она всегда женственна настолько, насколько это позволяет музыка Яначека, и даже чуточку больше. И Мэрилин Монро тут абсолютно ни при чем.