Кадзуо Исигуро. Не отпускай меня. Перевод с англ. Леонида Мотылева. М.: Эксмо, 2007.

Шестой по счету роман Кадзуо Исигуро -- британца японского происхождения, букеровского лауреата, ученика Малькольма Брэдбери. «Не отпускай меня» вышел в 2005 году в финал престижной The Man Booker Prize, но проиграл в последнем круге произведению Джона Бэнвилла. Проиграл по одной простой причине -- члены жюри признались, что от романа Исигуро при всех его достоинствах остается крайне неприятное послевкусие.

Впрочем, послевкусие -- не совсем точное слово. Следует иметь в виду: если вы решитесь дочитать роман до конца, вас потом долго будут преследовать по-настоящему неприятные физические ощущения. Есть у «Не отпускай меня» еще одна особенность, возможно, закодированная в названии: стоит только преодолеть первый десяток страниц, и выбраться уже невозможно; в сюжете увязаешь с головой, не помогает даже вмешательство извне.

Кадзуо Исигуро не первый раз берет за основу традиционный жанр (на этот раз классический роман-воспитание), чтобы, хорошенько потоптавшись, оставить от него рожки да ножки. Британскую традицию он хладнокровно препарирует с поистине японской жестокостью. Сюжет разворачивается одновременно в двух временных плоскостях. Тридцатилетняя Кэти Ш., работница некого реабилитационного центра, вспоминает свое детство, проведенное в престижном интернате Хейлшем.

История развивается по преимуществу в пространстве флэшбека -- на уроках рисования, стихосложения и физической культуры. Подростковые истерики, стычки с воспитателями, девчачьи ссоры -- довольно долго все напоминает полноценный школьный роман. Наблюдая за тем, как развиваются отношения героини с мальчиком Томми, забываешь о странной риторике начальной главы -- какие-то «доноры», «выемки», «завершения» и прочие непонятки. Но довольно скоро на этот розовый детский мирок наползают тучи неопознанной консистенции.

Исигуро мастерски создает атмосферу тотальной иллюзии, которая лишь изредка разряжается, чтобы обнажить контуры глубоко запрятанной реальности. Сперва обращаешь внимание на отсутствие у детей «семейных» воспоминаний, неизменно сопровождающих нормальный детский сюжет. Ближе к пубертатному периоду «дают петуха» воспитатели: стыдливо прячут глаза и заводят разговоры про какое-то особое предназначение. Создается ощущение, что этот школьный мир завис в каком-то безвоздушном пространстве -- ни родственников, ни близких, ни ощутимой связи с «большим» миром. И поскольку параллельно все чаще упоминаются какие-то операции и реабилитации, то возникают неприятные догадки, от которых старательно отмахиваешься, концентрируя внимание на таких незначительных сюжетах, как рисование слона или пропажа пенала. И чем ближе дело к выпускным классам, тем меньше спасительных зацепок, так что ближе к середине романа выясняется то, о чем уже более или менее догадывался: все дети в этом интернате -- лабораторные клоны, которым предстоит стать донорами, то есть добровольно отдать свои внутренние органы на благое дело.

К этому моменту, когда инстинктивно хочется забросить страшную книжицу и тщательно вымыть руки, попадаешь в заранее приготовленный автором капкан. Героям, с которыми вместе «прошел» все стадии их взросления, сочувствуешь вне зависимости от того, клоны они или говорящие кролики. К тому же Исигуро в дальнейшем строит интригу вокруг образовавшегося любовного треугольника и бытующего среди клонов мифа, что влюбленной паре люди милостиво дают «отсрочку» (не сразу отправляют на операционный стол, а чуть позже). Остается выяснить, как получить эту справку о «подлинности» любви -- чем герои собственно и занимаются отведенный им остаток времени.

Сюжет про бедных «человечков Долли» можно было бы отнести к разряду спекулятивных и даже гадких, если бы не этот странный мелодраматический поворот. Влюбленные клоны Исигуро, взявшись за руки, бродят по миру (у некоторых к тому моменту изъяты почки, печень и селезенка) и ищут ответ на вопрос: зачем люди дали им такое прекрасное воспитание с уроками рисования, стихосложения и физической культуры, если готовили их только к тому, чтобы вовремя и качественно умереть. Они подозревают о существовании такого понятия, как душа, и, более того, готовы доказать наличие у себя этой невесомой субстанции. И в этот момент роман Исигуро перерастает рамки плоской «социальной фантастики» и вырождается в нечто большее, нежели банальная притча о «служении, долге и моральной ответственности». Впрочем, не стоит открывать тайну финала, поскольку она умело спрятана от любопытных глаз.

Трумен Капоте. Летний круиз. Перевод с англ. Ксении Тверьянович. -- Спб.: Азбука, 2007.

Публикации первого юношеского романа Трумена Капоте предшествовала детективная история, которая сама по себе -- повод для написания книги. «Летний круиз» в течение шестидесяти лет числился «утраченным произведением автора»; рукопись его неожиданно всплыла на аукционе "Сотбис" в 2004 году и логично потянула за собой шлейф подозрений и предположений. Так что первое издание романа сопровождается внушительным послесловием адвоката Капоте Алана У. Шварца, который пытается убедить читателя (и самого себя) как в подлинности романа, так и в правомерности его публикации «без согласия автора».

«Летний круиз» и без морально-правовых нестыковок, которые не так уж интересны, оставляет двойственное впечатление. Начинается роман (скорее, все же повесть) с вполне гламурного и во всех отношениях приятного бытописания нравов нью-йоркской аристократии. Семнадцатилетняя Грейди Макнил умело спроваживает в многомесячный круиз опостылевших предков, чтобы в их отсутствие заняться всем тем, чем обычно занимаются юные барышни, избавившиеся от избыточной родственной опеки.

Единственным сюжетообразующим моментом этой истории оказывается то, что человек, ради которого затевается весь этот сыр-бор, вовсе не подобающий юноша «своего круга», а работающий на автостоянке житель Бруклина, отягощенный иудейским вероисповеданием, дурным воспитанием и семейными проблемами. Неверная социальная ориентация приводит барышню сперва к алтарю, затем к нежелательной беременности, а потом и вовсе к трагедии.

Сюжет «Круиза» предсказуем и невинен, как все истории двадцатилетних дебютантов. И лишь скальпельная точность в оценке эмоций и «недетская» мотивированность поступков героев выдает в этом «шифоновом» экзерсисе руку будущего мастера. И вот что еще приходит на ум: все же середина ХХ века с его милыми условностями и жесткой социальной стратификацией давала начинающим литераторам куда больше вариантов для развития самого банального на свете сюжета: «встречает юноша девушку».