Один из лучших спектаклей Валерия Фокина «Превращение» с Константином Райкиным в роли Грегора Замзы сыгран в последний раз. Спектакль этот, поставленный на малой сцене «Сатирикона», объездил полмира, получил немало престижных наград (в том числе «Спецприз» фестиваля БИТЕФ) и пользовался огромным успехом у зрителей. Тем не менее было принято решение снять его из репертуара. Последнее представление состоялось в Центре им. Мейерхольда. По окончании спектакля наш корреспондент Марина ДАВЫДОВА взяла блицинтервью у Константина РАЙКИНА.

-- Кто принял решение о том, что спектакль надо снимать -- вы или Фокин?

-- Мы оба так решили, будучи вместе на последних гастролях в Японии.

-- Сколько лет шел спектакль?

-- Семь. Премьера состоялась в марте 95-го года.

-- Это немало, но для успешного спектакля и немного. «Юнона и Авось» идет почти 20 лет. «Братья и сестры» Льва Додина больше пятнадцати.

-- На самом деле это очень много. Для меня как для актера, честно говоря, загадка, как можно играть спектакль 15, 20, а иногда и 30 лет. Как можно столько лет бороться за качество. Сохранять свежесть дыхания. За столько лет спектакль неизбежно разваливается. Весь вопрос в степени и природе этого развала.

-- А вы как режиссер тоже спокойно расстаетесь со своими спектаклями?

-- Конечно. Я снял «Ромео и Джульетту», хотя очень его любил. И вообще считаю, что это самый толковый мой спектакль. В этом сезоне мы снимаем сразу четыре названия -- помимо «Превращения» еще «Гамлета», «Трехгрошовую оперу» и «Слуги и снег». Для нас это совершенно естественно. Во всяком случае как руководитель театра я считаю спектакли-долгожители явлением ненужным. Семь лет для «Сатирикона» почти рекорд. Один спектакль шел у нас восемь лет -- «Служанки». И тоже пользовался ажиотажным спросом. Но на последнем году художественно он уже очень отличался от того, каким был на премьере. Хотя к тому моменту три страны его пригласили на гастроли, и по всем соображениям сладкой жизни мы должны были бы за это уцепиться. Нужно уметь вовремя закрывать спектакль. Только тогда он и останется легендой. Тогда будут сожаления. А то, как правило, спектакль начинает умирать при жизни, и когда окончательно испускает дух, все говорят: «Ну наконец-то». Мы снимаем «Превращение» не потому, что разочаровались в нем. Напротив, я лично считал и считаю его шедевром. Просто так будет лучше, в том числе и для самого спектакля.

-- А нет ощущения, что вы собственными руками уничтожаете что-то живое? Что это не естественная смерть, а насильственная? Ведь человек в старости тоже не равен себе самому в молодости. Но не убивать же его?

-- Нет. Театр -- это не человек. Он должен обновляться. Такова его диалектика. Мертвечина хуже смерти.