Пианист, дирижер и композитор, победитель конкурса Чайковского, лауреат Госпремии и премии «Грэмми» Михаил Плетнев дал два концерта по случаю 50-летнего юбилея. Причем второй был посвящен еще и десятилетнему юбилею благотворительного фонда «Мир искусства», помогающего детям-инвалидам по всей стране получать музыкальное образование, организовавшего Детский хор ЮНЕСКО и устраивающего в Москве и не только концерты мирового уровня.

Оба вечера с участием Российского национального оркестра прошли в КЗЧ, взятом в беспрецедентное по нынешним временам оцепление. Сначала даже думали, что ожидаются первые лица, но оказалось, просто большой ажиотаж.

В первый вечер игрались только сочинения Плетнева-композитора, концерт длился больше трех часов. Второй был гораздо короче, зато еще многолюднее был состав участников: в исполнении РНО, Плетнева за пультом и девятисот человек хористов прозвучала Девятая симфония Бетховена.

Музыка самого Плетнева играется в Москве нечасто, хотя и абсолютным сюрпризом для публики ее не назовешь. И Альтовый концерт, написанный для Башмета в 1999 году, и невероятно обаятельная Классическая симфония уже звучали в концертах РНО. Но в юбилейном контексте, изложенная почти в хронологическом порядке, эта музыка производила особенное впечатление.

Все представления о тихо исступленном плетневском перфекционизме за инструментом и за пультом, о его искусности на грани искусственности, о ядовитом интеллектуализме, скрывающем обостренные ощущения сумрака и одиночества, как будто бы уперлись в непробиваемую стену абсолютного блаженства идей и эмоций плетневских сочинений.

И если представители государства и церкви, читавшие приветствия от первых лиц в адрес юбиляра, демонстрировали, с каким пылом всякая власть -- будь то гражданская или духовная -- стремится прилепиться к одаренным, присвоить их достижения («Слава богу, Михаил Васильч у нас человек православный!» -- восклицал представитель церкви), то сам Плетнев, не склонный ластиться к официозу, и в музыке демонстрировал абсолютную, совершенно изумляющую независимость -- от времени, его тенденций и общепринятых правил.

Если в Квинтете для флейты, скрипки, альта, виолончели и фортепиано конца 70-х годов (безупречно сыгранном концертмейстерами оркестра и Денисом Мацуевым за роялем) Плетнев -- еще наследник главенствовавших направлений (сумрачного, позднего Шостаковича), то в Классической симфонии начала 80-х он уже не наследник даже Прокофьева. Не без прокофьевского примера, конечно, но совершенно самостоятельно он погружен в культурную рефлексию, посвящен культуре без остатка. Так что настоящее у него приобретает смысл только благодаря этой посвященности прошлому, грубое давление времени становится размытым, и время превращается в объем.

Альтовый концерт (солист -- альтист РНО Александр Акимов), десять очаровательнейших детских песен для оркестра и хора и российская премьера -- Фантазия для двух роялей и оркестра, посвященная Швейцарии, -- звучат не то что старомодно, а как-то игнорируя прогресс и вехи. Плетнев высказывается прелестным языком, искренне и аккуратно, его высказывания просты, но от того не более понятны -- они не совпадают с общепринятыми кодами. И от того производят впечатление блажи. Особенно на фоне образов его исполнительского искусства -- искушенного до предела, насквозь пропитанного этой искушенностью.

Хотя, пожалуй, блаженный свет -- это та краска, которая в плетневском искусстве долго пряталась сначала за рациональным блеском, сентиментальным интеллектуализмом, потом за сдержанным сумраком и идеалом остановившегося времени. Такой свет и продемонстрировал Плетнев в Девятой симфонии, предложив слушателям невероятного действа с тысячью участниками, заполнившими не только сцену и партер (на месте партера расположился оркестр), но и бока амфитеатров (там тоже сидели хористы), не многолюдное громыхание пафоса, а изящную, светящуюся изнутри форму.

Оркестровые части -- деликатная классицистская красота, живописный баланс и строгость певучей фразировки. Финал, которого публика ждала с замиранием сердца, пытаясь представить, как на нее обрушится хоровое звучание, поразил воображение неожиданной нежностью.

Солисты, среди которых была и замечательная барочная певица Симона Кермес (еще Ирина Макарова, американец Стивен Харрисон и Николай Диденко), старались как могли, но, даже усиленные микрофонами, все-таки не смогли создать безупречный ансамбль, звуча как дополнение к главному-прекрасному. В качестве которого выступили оркестр и хор. Плетнев заставил тысячу детей и взрослых звучать не только объемно (что было, наверное, не так уж трудно: хор был со всех сторон), но и пластично, ласково, деликатно. Массы пели, а не громыхали, и этот несколько даже цирковой эффект хорового свечения, отражавшего, а не заслонявшего оркестровый свет, завораживал.

Сам Плетнев двумя концертами как будто доказал, что к пятидесяти годам получил возможность не стесняться быть блаженным, наполняя музыку светом не столько рафинированности, сколько простоты и безыскусности. Что сделало еще более объемным образ в высшей степени искусного музыканта.