В Киргизии развиваются бурные политические события. Способны ли они привести к широкомасштабной дестабилизации и, как пятнадцать лет назад в Таджикистане, к гражданской войне?

На самом деле параллелей много. Во-первых, слабость власти в центре, переходящая в растерянность на местах. Когда начинались акции протеста, ни бывший первый секретарь Компартии Таджикистана Рахмон Набиев, ни сменившее его в сентябре 1992 года коалиционное правительство исламских демократов не смогли установить контроль за ситуацией и найти стратегию выхода из кризиса. Набиев, как и экс-президент Киргизии Аскар Акаев, отчасти в силу моральных убеждений, отчасти из-за неуверенности в лояльности силовых органов не решился применить силу для разгона демонстрантов, пока беспорядки можно было остановить малой кровью.

При усугубляющейся анархии реальной силой оказался вышедший из тени криминал, располагавший немалыми деньгами и по сравнению с властью лучше организованный. И власть, и оппозиция бросились за помощью к криминальным авторитетам, раздавая оружие и прося помочь людьми. Но ситуация вышла из-под контроля: преступные группировки таджикской столицы, объединившись в движение «Молодежь Душанбе», под дулом пистолета заставили Набиева отречься от душанбинского престола.

Раскачивание ситуации в Таджикистане происходило на фоне бурных дебатов, в которых ведущую роль играла интеллигенция. Постепенно дискуссии о справедливых выборах и будущем страны сменились разоблачением отдельных личностей. В полемику втягивались массы людей. Противостояние нарастало волнами, в то время как город продолжал жить своей жизнью. Из-за отсутствия корреспондентской сети в районах в столице мало знали о резне на юге. Даже когда участники оппозиции стали ходить строем и играть в военную подготовку, не предполагалось опасности гражданской войны.

Кризис продемонстрировал слабость общенационального самосознания таджиков, приверженность местничеству и неприязнь к выходцам из других регионов, быстро переросшую в лютую ненависть. Из-за советской политики переселения таджиков из горных районов в равнинные и разрыва между самоидентификацией и территориальной принадлежностью трения в Таджикистане имеют более сложную природу, чем противоречия «север--юг» в Киргизстане, но интенсивность их так же остра. И фактор узбекского меньшинства в обеих странах сыграл сходную роль, так как самые жестокие столкновения на юге страны происходили между переселенными таджиками и местными узбеками, не являвшимися прямыми участниками конфликта между властью и оппозицией.

Ужас гражданской войны был в том, что общество катастрофически быстро мобилизовалось на агрессию и боевые действия, возникшие спонтанно. Мобилизация в основном разворачивалась по кланово-родовому признаку и часто по принципу «наших бьют». Сражаться шли все мужчины, принадлежавшие к одному авлоду (роду). Считалось позорным струсить и не поддержать родственников, которые шли на войну. На первом этапе роль лидеров авлодов, местных властей и руководителей колхозов в организации военных действий была более существенной, чем фигур из центра. При этом политические установки были расплывчаты и заключались в простом кредо: если наши придут к власти, то они будут честнее и справедливее, чем другие, тогда и нам, и всем остальным будет лучше.

Протесты в Киргизстане также показали силу родовой поддержки авторитетов и пренебрежение большой политикой. Но есть и существенные различия. Народ в Киргизстане гораздо меньше верит в то, что есть честные лидеры, которые «знают, как надо», и что за них стоит проливать кровь. Также есть сомнения, что у государства есть «золото партии», которое оно утаивает и которое можно переделить «по справедливости». Понимание того, что государство в общем нищее, дать ему народу нечего и надо надеяться на себя и на родственников, притупляет стремление участвовать в переменах.

Политический ислам, который усмотрел для себя нишу в нестабильности, охватившей Таджикистан, и мастерски использовал ее, в Киргизии воспринимается по-другому. В перестроечном и более исламизированном Таджикистане религиозное возрождение ощущалось как выражение национального сознания и отхода от советской системы. В Киргизии после распространения исламистской угрозы в регионе и в стране ислам в политике большинством населения воспринимается негативно, радикалов боятся, и возможность мобилизации населения под исламскими лозунгами ничтожна. Кроме того, соседи по региону находятся в лучшей форме, чем после распада СССР, и будут склонны принять меры, если ситуация в Киргизии будет катиться в пропасть.