Йохан Кобборг и Алина Кожокару были ангажированы на «Ромео и Джульетту», Матье Ганьо -- на «Жизель». Датчанин и румынка из лондонского Королевского балета бывали у нас многократно, показались в разном репертуаре, многими горячо любимы. 23-летний Ганьо, самая юная этуаль Парижской оперы, дебютировал на мариинской сцене на прошлогоднем фестивале в «Дон Кихоте», вызвав тогда немало восторгов, но немало и шипения: мол, наивысший статус в балетной иерархии присвоен ему явно авансом. Сейчас тоже довелось слышать, что Кобборг не Ромео.

Сопряжение приезжих артистов с «золотым фондом» нашего репертуара естественным образом актуализировало подзатихшую было полемику консерваторов и прогрессистов -- условно: тех, кто за исторические реконструкции и Форсайта, и тех, кто за «Медного всадника» и священное наследие К.М. Сергеева.

Конечно, Кобборг не Ромео, то есть он категорически не соответствует стандарту романтического героя. Низкорослый, простой, некрасивый парень. Ну ничегошеньки в нем нет возвышенного -- он совершенно земной и понятный. Знаете, как танцуют-играют встречу на балу? Вот как:

«-- Я не хотел обидеть вас!

-- Да ведь я вовсе и не обиделась!

-- Ну слава богу! Моя беда в том, что я ужасно правдив. Если я вижу, что девушка милая, то так прямо и говорю ей об этом... И вот еще что я скажу вам. Вы мне ужасно понравились. Ужасно. Сразу. Я смешной?

-- А почему, когда вы говорили... что я... понравилась вам, то... я почувствовала какую-то странную слабость в плечах и в руках и... Простите...»

У Кобборга с Кожокару никакие не шекспировские страсти (которые, вообще говоря, сейчас ни в драме, ни даже в балете адекватно, то есть правдиво, без фальшивого надрыва, воспроизвести невозможно -- трагедия как театральный жанр, видимо, умерла), но «Обыкновенное чудо». Этому Ромео даже традиционную балетную клятву, воздев два пальца, приносить явно неловко: ну что тут клясться в любви, какие еще внешние жесты, когда внутри все так поет и сияет?

Да и можно ли было не полюбить мгновенно это чудесное дитя? Миниатюрная, точеная, бесконечно обаятельная Кожокару создана для Джульетты. Не знаю, приобретало ли когда название прокофьевского номера из второй картины «Джульетта-девочка» столь счастливую буквальность. А перед тем как выпить сонное зелье, она ощущает неподдельный страх, смертную истому, и дробь касков по полу как бы озвучивает лихорадочно колотящееся сердце. Каждая поза дивной красоты, изумительной лепки арабески и аттитюды, каждый батман выстреливает, как из винтовки с лазерным прицелом, -- такое видел только у Сильви Гиллем, но та ледяная дива, а эта живой непосредственный ребенок. Притом у Кожокару непрерывная кантилена, она чеканит движения, но не тяжеленными выставочными дублонами, а мелкой рассыпной золотой монетой, тут же нижущейся в ожерелье.

Это принцип, и в этом отличие гостей от многих нашенских премьеров. Кобборг с Кожокару не заняты ничем, кроме погружения в роли. Они большие звезды, любимцы публики, но ни единого намека, что им это известно, никакого самолюбования. А рядом, к примеру, работает Леонид Сарафанов -- Меркуцио. Он приличный танцовщик, но всегдашнее содержание его месседжа -- «Ну скажите, разве я не прекрасен?!» К нему очень подходит выражение Щедрина «блондин во всем», и эта манера рядом с гастролерами смотрится особенно провинциально, даром, что у него с Кожокару одна школа -- киевская.

Впрочем, стилистический контраст объясняется еще и тем, что фестиваль верстался спешно, приглашенные солисты всего текста Лавровского выучить не успели и танцевали куски из знакомых им «Ромео и Джульетты» Макмиллана. Что весьма освежило ржавый дредноут огромного советского драмбалета.

Ганьо также абсолютно свободен от стремления нравиться. У него тоже ничего специально не подано (чем, надо думать, его прошлогодний Базиль и разочаровал любителей самодовольных гран пируэтов и трюковых прыжков). «Жизель» оказалась историей про очень молодых людей, почти подростков: мальчик затеял с девочкой нехорошую игру, да заигрался. В первом акте у Ганьо танцевальная партия и драматическая роль наложены одна на другую. Он как будто вышел из «Мечтателей» Бертолуччи -- с необыкновенной органичностью, когда не танцует, свою Жизельку то приобнимет, то чмокнет, то, кажется, шуточку на ухо отпустит. А когда раскрылся обман, и Жизель начинает выяснять отношения с его невестой Батильдой, на лице этого недоросля написано буквально: «Черт, как влип!»

И нисколько не пыжится, как многие у нас, изображать графа, поскольку он и так с головы до ног (очень красивых) граф. 6 марта во «Времени новостей» была фотография: Елизавета II, герцог Эдинбургский и принц Уильям с очаровательной кривой ухмылкой -- видно, что раздолбай, но и что принц, тоже видно. Вот и Альберт у Ганьо такой.

Партнерша ему досталась та же, что в прошлом году, -- Олеся Новикова. Новикова не обладает универсализмом Кожокару, с равным блеском танцующей Китри и Джульетту; амплуа субретки ей годится все-таки больше, чем инженю. Потому как крестьянка она убедительнее, чем как потусторонняя дева. Более зрелые балерины частенько в «Жизели» с самого начала подпускают мелодраматического надлома: дескать, добром это не кончится. У Новиковой же простодушная девчушка, впервые столкнувшаяся с существованием в мире неправды.

Ганьо во втором акте, где пространства для актерства почти нет, убрал из пластики некоторую макаронистость и предстал благородным классическим танцовщиком. Уж не знаю, присутствие импортной звезды, фестивальная атмосфера или еще что повлияло, но отлично работал кордебалет вилис, заставляя волноваться в самых хрестоматийных местах.

В общем, стратегия Мариинского фестиваля -- вливать молодое вино в мехи старых спектаклей -- в очередной раз себя оправдала.