На минувшей неделе в Польше отметили двадцатилетие со дня введения военного положения. События, к единой оценке которого жители страны не пришли до сих пор. По телевизору постоянно крутили выступление генерала Войцеха Ярузельского, объявившего 13 декабря 1981 года о нависшей над отчизной опасности контрреволюции, угрозе социалистическому строю и необходимости этому противостоять. Расклеенные на столбах декреты и звуки сирен воспроизводили атмосферу того времени.

Сейм собирался в специальном постановлении воздать почести «всем полякам, которые в этот трагический момент защищали свободу и демократию», но депутаты так и не согласовали окончательный текст, ограничившись минутой молчания в память невинных жертв. Бывшие бунтари вспоминали свою молодость, борьбу с коммунистическим режимом, которая после ставшей неожиданной для многих победы обернулась междоусобицей и в конечном итоге полной потерей власти и развенчанием мифа о «Солидарности».

Ирония истории последних двух десятилетий заключается в том, что пользу из тогдашнего противостояния извлекли те, кто до последнего защищал развалившуюся систему. Бывшие члены ПОРП, создавшие на ее развалинах современную социал-демократическую партию, президент Александр Квасьневский и премьер Лешек Миллер, в прошлом, по сути, соратники Ярузельского, сейчас не только стоят во главе государства, но и лидируют с большим отрывом в списке самых популярных политиков.

Именно выступление Квасьневского в Институте национальной памяти, в котором он первым из левых политиков назвал военное положение злом, стало самым значительным событием годовщины. Президент сумел найти нужные слова, чтобы воздать честь жертвам диктатуры, признать историческую правоту тогдашней оппозиции и «Солидарности», отдать должное роли костела.

В затылок Квасьневскому, возлагавшему венки к мемориалу погибшим шахтерам, кричали «Прочь с коммуной» и «Побойся Бога». А в сторону Ярузельского, направлявшегося на очередной «диспут о военном положении», полетели яйца. Конечно, тысячи арестов за одну ночь даром не проходят. Причем интернировали не только лидеров и «отпетых» активистов независимого профсоюза «Солидарность». В 49 специально организованных центрах содержалось почти 10 тысяч человек. Под горячую руку попадали все мало-мальски причастные к оппозиционному движению или сочувствующие ему. Кстати говоря, именно эти «причастные» и «сочувствующие» спустя десятилетия больше других будут стараться делать политическую карьеру на строчке в биографии: «был интернирован». В тюрьме или ссылке оказывались не только «завзятые контрреволюционеры» Адам Михник и Яцек Куронь, «возмутитель спокойствия» Лех Валенса или его высоколобые советники -- Бронислав Геремек и Тадеуш Мазовецкий. Под общий каток попадали и такие партийные глыбы, как опальный первый секретарь Эдвард Герек.

70 тысяч военнослужащих и 30 тысяч милиционеров патрулировали улицы городов под защитой нескольких тысяч танков и БТР. На два месяца были отключены телефоны, впоследствии контролировались все разговоры. Распускались общественные организации, перестали выходить почти все газеты и журналы (в киосках были только партийная «Трибуна люду» и военная «Жолнеж вольности»), были закрыты вольнолюбивые творческие союзы киношников и писателей. Все журналисты должны были пройти унизительную процедуру верификации -- проверки на лояльность.

Хотя Польша и слыла «самым веселым бараком в соцлагере», рабочие забастовки и бунты интеллигенции в 60-е и 70-е годы аккумулировали гражданское неповиновение. В 1967 году возникла первая в ПНР открытая оппозиционная организация -- Комитет защиты рабочих, который не только начал кампанию помощи политзаключенным, но и стал предавать огласке действия властей. А в 1980-м уже была «мобилизована» 10-миллионная армия «Солидарности», начавшая диктовать свои условия политической игры. Волнения охватили всю страну, впервые произошло объединение рабочих, интеллигенции и костела.

Уже позднее стало известно о неустанных наставлениях Москвы, о челночной дипломатии советского посла в Варшаве Бориса Аристова и о гневе Леонида Брежнева, который в письме Ярузельскому от 21 ноября требовал «не уступать». Перемещение военной силы вдоль советско-польской границы и скопление танков в районе Бреста, о чем оперативно сообщали западные СМИ, материализовали возможность «братской помощи». И все-таки Ярузельский смог сделать то, что не удалось Имре Надю в Венгрии (1956 г.) и Александру Дубчеку в Чехословакии (1968 г.) -- спасти страну от иноземного вторжения. 13 декабря 1981 года ТАСС был уполномочен заявить, что «все шаги, предпринятые в Польше, представляют собой, разумеется, ее внутреннее дело». Москва не хотела наступать на «пражские» грабли. Даже главнокомандующего объединенными силами Варшавского договора Виктора Куликова, находившегося в ночь на 13-е со своим штабом на даче польского Минобороны под Варшавой, нельзя назвать «дирижером военного положения». Маршал Куликов до сих пор обижен на Ярузельского, что тот его не предупредил о «точной дате».

Парламентская комиссия, разбиравшаяся пять лет с военным положением, пришла к заключению, что принятые тогда меры «были вызваны высшей необходимостью». Однако бывшие деятели «Солидарности» все еще горят желанием судить генерала Ярузельского. Это он, по их убеждению, запретил независимый профсоюз, заставил оппозицию уйти в подполье, а в результате загнал Польшу в тупик. Но ведь не кто иной, как Ярузельский первым пошел на уступки. Знаменитый «круглый стол» всех политических сил в 1989 году привел к первым в социалистическом лагере почти свободным выборам, в результате которых был избран так называемый контрактный сейм с гарантированными депутатскими мандатами для легализованной «Солидарности». Впервые было сформировано некоммунистическое правительство Тадеуша Мазовецкого. «Оценка Ярузельскому не должна выставляться в зале суда», -- считает Адам Михник, которого не заподозришь в симпатиях к экс-коммунистам.