Оперное дефиле фестиваля «Золотая маска» продолжается! Всего четыре спектакля из регионов соревнуются в этом году со столичными штучками за пальму первенства в номинации «Лучший оперный спектакль». В их числе Пермская опера со спектаклем по раритетной «Золушке» Жюля Массне. В качестве дополнения к отобранной экспертами постановке театр показал в Москве еще одну премьеру прошлого сезона -- «Русалку» Антонина Дворжака. Обе оперы, детища начинающегося ХХ века, предстали в постановке Георгия Исаакяна. Он единственный на всю страну оперный режиссер, который верен выбравшему его провинциальному театру (в очень оперном городе Перми) без малого двадцать лет.

Два спектакля составляют явную дилогию. В обоих говорится о любви, что, конечно, в опере случается часто, но в обоих опусах речь идет о поисках любви идеальной, о поисках собственной души, в обоих творится новая мифология ХХ века, и в этом сказывается их прямая принадлежность европейскому модерну.

Исаакян выбирает метод контрастного душа по отношению к публике -- из расслабляющих теплых струй он швыряет нас в обжигающе ледяную воду. В «Золушке» (спектакль идет под названием «Синдерелла, или Сказка о Золушке») он берет в партнеры художника Вячеслава Окунева, умеющего «делать нам красиво». Подробно накрасивленный интерьер сказочного особняка противопоставлен виньеточной абстракции королевского бала. Действие обильно уснащено вмешательством детей, переодетых в самых натуральных анимационных гномов, и даже квохчущих живых кур и индюшек. Хрестоматийная Золушка с золотыми косами превращается в хрестоматийную Принцессу с диадемой, а Принц одет, ясное дело, во все белое и поет прекрасным женским голосом. «Сказка о Золушке» легко находит ответную любовь в сердцах самой простодушной публики, которая, впрочем, сетует на недетскую серьезность музыкальных построений.

В «Русалке» (она тоже переименована, но в другом ключе: «... По имени Русалочка», никаких вам сказок!) Исаакян берет в партнеры сценографа куда более строгого -- Эрнста Гейдебрехта, и они окунают нас в разные знаковые слои современного города: вместо Лесовичек здесь уличные девки, вместо Водяного -- непросыхающий Папаша Дулитл, а тронутую поисками идеальной любви барышню по прозвищу Русалочка в конечном счете помещают в дурдом (в этом спектакле хороши злые в своей точности костюмы Елены Соловьевой). «Больные на голову» Принц и Русалка, разделенные перегородкой больничной стены, переживают иллюзию ритуального единения: узники дурдома вкупе со служителями оного, заключив их в смирительные рубахи с длинными рукавами-вожжами, раскачивают каждого из «любовников» взад-вперед, каждого в своей палате, как на волнах экстаза. Эта «крутая» мизансцена обладает прямым эмоциональным воздействием, о чем говорит невольный ропот в зале: мы часто пугаемся собственной реакции.

Исаакян опирается на недюжинные актерские способности своих протагонисток. Это в первую очередь Татьяна Полуэктова (Золушка и Русалка), которая как вокалистка прошла пик своей состоятельности, но как тонкий музыкант, и прежде всего как недюжинная личность, умеет наполнить каждую ноту точным смыслом и дать любой роли широкий разворот. Надежда Бабинцева, предъявившая в прошлом году свою жесткую Кармен, предстала в этой дилогии в двух контрастных ролях -- утонченного Принца, похожего на юного Павла I, в «Золушке» и залихватскую целительницу Ежибабу, с блатной элегантностью восседающую у барной стойки в «Русалке». А любимица Москвы Татьяна Куинджи со свойственной ей сценической лихостью и вовсе выезжает на подмостки на белом единороге, дополняя шутовской цилиндр своей Феи («Синдерелла») сверхвысокими нотами.

Я не хочу сказать, что все так уж прекрасно в сценическом облике обоих спектаклей. То там, то здесь возникают лакуны плоского бездействия. Странный свет в «Русалке» обнажает ненужные технические детали. Может быть, это результат гастрольной спешки? Оркестр оставляет желать лучшего, хотя в «Золушке» он звучит намного уверенней (дирижер Валерий Платонов).

Но главное вот в чем. Исаакяну удается потихоньку внушить нам тайное послание обеих опер. Смутная символика «Золушки» (в аллюзиях на театр начала ХХ века) и прямая знаковость «Русалки» (в фрейдистском анализе действия) заставляют нас вслушиваться в музыку и слышать в ней и тяжелое томление, тоску по недостижимому идеалу, и глубинное отчаяние бытия. «Золушка», написанная для театра в Монте-Карло и пышущая внутренним здоровьем, и «Русалка», в которой в самом начале ХХ века уже слышен надлом оборвавшейся идиллии бель-эпок, оказываются нам сегодня нужнее многих дежурных названий, из которых не может вырваться российская оперная сцена. Любовь Исаакяна к раритетам приносит свои ощутимые плоды.

Лично мне жесткая «Русалка» нравится намного больше, чем немного приторная «Синдерелла». А вот эксперты «Золотой маски» выбрали последнюю. Есть же у них свои высшие соображения, а то зачем бы им называться экспертами?