В питерском театре «Приют комедианта» пьесу Теннесси Уильямса в прошлом сезоне поставил режиссер из Воронежа Михаил Бычков. «Трамвай» участвует в конкурсе «Маски» в трех номинациях: «Лучший спектакль (малая форма)», «Лучшая работа режиссера», «Лучшая мужская роль» (Александр Баргман).

Убогая квартирка в Новом Орлеане, куда к своей сестре и ее мужу приехала главная героиня, сотворена художником Эмилем Капелюшем из железа и дерева: металлические лестницы, такие же перегородки, деревянная раскладная кровать, стол и высокие табуретки. Железа больше: оно организует пространство. И в спектакле, где все говорят про невыносимую жару, совсем нет чувства этой самой жары: в постоянной полутьме металл выглядит скорее прохладным.

И градус спектакля снижен. Нет, все происходит в том порядке, что и в пьесе: приезд измученной Бланш Дюбуа к сестре, маленькая надежда на личное счастье, разрушение той надежды и отъезд в психушку в конце. Но там, где у Уильямса страсти начинают грохотать, где отчаяние, усталость, истерическая надежда прописаны в партитуре пьесы партией чуть ли не для большого барабана, у Бычкова играется пианиссимо.

Как только герои просто обязаны повысить голос, когда возникает скандал или мордобой, их начинает заглушать элегическая музыка. Впервые, когда муж сестры (роль Стэнли Ковальски, сыгранная в знаменитом фильме Марлоном Брандо, досталась Александру Баргману) на глазах у Бланш (Марина Солопченко) бьет свою беременную жену (Наталья Бартева); далее регулярно. Из фраз, что могут прозвучать по-разному, выбираются самые тихие смыслы: вот Митч (Александр Ронис), в котором Бланш видела свое спасение, узнав о прошлом женщины, отказывается на ней жениться: «Как же я могу привести вас в дом? Там мама...» -- и акцент не на жестоком первом предложении (его артист почти бормочет), а на втором, незаконченном, произнесенном с невозможно ласковой, детско-наивной интонацией.

И Стэнли Ковальски в этом спектакле -- вовсе не грубая сила, что должна уничтожить слишком хрупкую Бланш; ее произнесенная ближе к финалу реплика о том, что она с первой встречи поняла -- этот человек ее сотрет в порошок, теряет смысл. Стэнли у Баргмана, разумеется, незнаком с правилами хорошего тона (актер смачно, с удовольствием показывает, как герой вытирает потные руки о рубашку, а в одной из следующих сцен -- о голову своей жены), но в нем нет ничего от властителя-самца, грозы джунглей: он домашний. Он любит поесть; он любит сыграть с друзьями в покер у себя дома, что важно; он действительно любит свою жену и ее сестру, приезжую фифу, сначала принимает вполне благодушно. Благодушие, исчезающее лишь под воздействием неслабой дозы алкоголя, просто струится из этого Стэнли практически до финала. Даже когда Бланш перед самым отъездом привирает что-то о богатом поклоннике, Стэнли мирно замечает, что-то в духе «ну и прекрасно»; он доволен своей жизнью, жена в роддоме вот-вот принесет ему наследника, и он не собирается ни раздражаться по поводу чьих-то там возможных нефтяных вышек, ни завидовать им.

И если бы пьеса заканчивалась вот этим возможным отъездом Бланш к несуществующему богачу, то трактовка Бычкова не вызывала бы никаких вопросов. Но у Уильямса это не финал; оставшийся наедине с Бланш Стэнли насилует женщину, та сходит с ума, и в последней сцене вернувшаяся из роддома сестрица, рыдая, сдает ее на руки психиатрам.

То есть история вполне себе трагическая. Но не в спектакле Бычкова. Тут никакого изнасилования -- уставшая от жизни женщина сама укладывается на кровать перед своим зятем. Ну допустим. Зять, правда, при этом почему-то повисает над ней на опускающейся металлической решетке (что сразу напоминает классический анекдот про люстру и позу №36). Но почему Бланш от этого сходит с ума? Впрочем, Марина Солопченко именно клинические характеристики своей героини играла почти с самого начала спектакля, и играла довольно точно, с нервной дрожью рук и этой пугающей манерой улыбаться, когда один уголок рта ползет вверх, другой вниз. Однако история про то, как несчастная женщина сама попала в сумасшедший дом, и история о том, как ей помогли туда отправиться, -- это разные истории. У Уильямса, мне кажется, была вторая.