Джоан Харрис. «Блаженные шуты». Перевод c английского О. Кириченко. М.: «Издательство О. Морозовой», 2007.

Джоан Харрис, автор популярных гастрономических шедевров -- «Шоколада», «Пяти четвертинок апельсина» и «Ежевичного вина», на этот раз закрутила исторический сюжет, которому позавидовал бы и Дюма-отец. Действие разворачивается во Франции XVII века, рассказ ведется от имени некой сестры Огюст -- монахини, которая еще пять лет назад звалась Жюльеттой (а еще -- Элэй, Гарпией и Крылатой Женщиной), была бродячей артисткой и виртуозной акробаткой, потом забеременела и чуть не попала на костер инквизиции по обвинению в колдовстве. Теперь она вместе с дочерью скрывается от преследований в далеком бретонском монастыре, куда в качестве духовника неожиданно приезжает ее бывший импресарио и любовник. Этот самый Лемерль по прозвищу Черный Дрозд и в мирской жизни слыл негодяем и аферистом, и в монастырь приехал вовсе не ради романтических разборок, а с целью попортить кровь новой аббатисе и всему священному епископату.

У Харрис так часто бывает, что начало романа совсем не похоже на то, чем он станет ближе к концу. Сперва история долго зависает в пространстве флэшбека и представляет собой манерные воспоминания сестры Огюст о ее бурном артистическом прошлом: «Когда в расцвете славы я появлялась высоко на канате, толпа ахала и замирала: изнеженные дамы, напудренные кавалеры, епископы, слуги, придворные; даже сам Король, бледнея, глаз с меня не сводил». От подобных признаний за версту несет пыльной пудрой и просроченным нафталином, но не стоит принимать их близко к сердцу. Отдав должное барочной риторике и отвесив изрядное количество поклонов, Джоан Харрис живо запрягает коней: в монастыре меняется власть, новая аббатиса бьется в религиозном экстазе и метит в «святые Терезы», интриган Лермель копает под епископа, а у трепетных монахинь от всего этого случается приступ массового умопомешательства. Теперь у героини нет времени на ностальгические охи и ахи, ей необходимо позаботиться о здоровье дочери, монастырском уставе и безопасности священного престола.

Прочитав книгу за один присест, остается лишь громко выдохнуть и, удивленно присвистнув, признать, что Джоан Харрис снова выдала сюжетную эквилибристику со смертельными номерами, но так и не свалилась со злополучного каната, а гордо прошла над толпой, беззаботно помахивая своим веером. «Блаженные шуты», конечно, не тянут на полновесный «исторический» роман; ну и хорошо, что не тянут, поскольку на выходе получилась отличная приключенческая проза -- изящная и легкомысленная, как походка танцорки. «Из моего окна все это выглядит как приглашение к танцу», -- заканчивает Джоан Харрис свое шутовство. И сомневаться не приходится: именно так это и выглядит.

Том Стоппард. «Изобретение любви». Перевод с английского В. Купермана. СПб.: «Азбука», 2007.

Пока в РАМТе готовятся к премьере «русской» трилогии Стоппарда «Берег утопии» и сам драматург регулярно наведывается в столицу с театральной инспекцией, издатели последовательно выкладывают на прилавки его ранние произведения. «Изобретение любви» -- образцово стоппардовская викторианская история, исполненная иронии и интеллектуальных аллюзий. Среди героев оказываются не только вымышленные персонажи, но и реальные оксфордские светила позапрошлого столетия -- искусствовед Джон Рескин и ученый-классик Марк Паттисон.

Первая сцена «Изобретения» до боли напоминает начальный эпизод из последнего фильма Вуди Аллена «Сенсация». «Стало быть, я умер, -- удовлетворенно констатирует главный герой. -- Хорошо. А это пресловутый стигийский мрак». Кроме того, в пьесе фигурирует хозяйственный перевозчик Харон, а основной сюжет периодически выныривает из вод Стикса и резвыми саженками устремляется к мирскому берегу. Там идеальные герои Стоппарда -- оксфордские интеллектуалы -- подолгу спорят о классической филологии и изобретении любовной лирики. То и дело садясь в мелодраматические лужи, они все больше запутываются в латинских падежах, правилах общественной морали и показаниях собственного либидо. «А если бы я одевался как три мушкетера, ты бы тогда заподозрил? Ты половина моей жизни... В этом латынь не переплюнешь: перетасуй слова по желанию, и окончания подскажут тебе, кто кого любит, кто молодой человек и кто потерялся».

Стоппард всегда любил закручивать свои сюжеты в показательный сексуально-интеллектуальный узел, как он это сделал в «Аркадии». Но его интересуют не частные разборки и перипетии, а метаморфозы любовных отношений в большом культурном контексте, будь то античность или викторианская классика. «Мне было семнадцать, когда я приехал в Оксфорд. Это было в 1836-м, и слово «эстет» еще не вошло в обиход. Его еще не связывали с преувеличенным преклонением перед физической мужской красотой, которое содействовало падению Греции. До 60-х годов нравственное вырождение еще не пряталось под пагубной сенью поэтической вольности и не объявляло себя эстетикой», -- рассуждает о падении нравов старик Рескин, не подозревая, что настоящее «падение» Оксфорда произойдет только в 60-х годах следующего столетия.