Как большинство концертов РНО вечер в Концертном зале Чайковского обещал стать заметным событием сезона. Даже по отдельности все его компоненты вызывают интерес: и программа, представляющая монтаж Брамса и Рихарда Штрауса, и исполнители -- дирижер Владимир Юровский и французская пианистка Элен Гримо. Безусловная ценность и сам оркестр, едва ли не лучший среди московских, чье октябрьское выступление (Первая симфония Шостаковича с Михаилом Плетневым) до сих пор вспоминается как самое значительное в юбилейном фестивале Шостаковича. Однако на этот раз на восприятие серьезно повлиял контекст, созданный недавним выступлением Венского филармонического оркестра, явившего высочайшие исполнительские стандарты, забыть которые моментально было невозможно.

Программа вечера проста и взвешенна: Первый фортепианный концерт Иоганнеса Брамса (1859) и симфоническая поэма Рихарда Штрауса «Так говорил Заратустра» (1896). Выбор можно назвать безупречным -- оба произведения хороши, эффектны и незаигранны, их соседство осмысленно и образует диалог, что в симфонических концертах редкость: получается уже не просто перечисление, но экспозиция, создающая культурную парадигму. В данном случае она состоит в том, что Брамс и Р. Штраус -- немцы, чьи пути в искусстве хронологически близки, но принадлежат разным художественным эпохам. Брамс -- это романтизм с его харизматичными свойствами: сочетанием драматизма и классической композиции. Р. Штраус -- поздний романтизм, где проступает лицо модерна, склонного к роскоши, гедонизму и вольному течению мысли в одночастной поэме свободной формы. Брамс -- торжество немецкой классической традиции, идущей от Баха и Бетховена, когда главное -- серьезность и интеллектуальность. Р. Штраус -- это другая традиция, идущая от Моцарта: абсолютная сосредоточенность на прекрасном и видимость легкомыслия. Монтаж Брамса и Штрауса в формате одного концерта дает почувствовать смягчение культурного климата в конце XIX века: борьбу идей сменяет созерцательность.

Французская пианистка Элен Гримо, имеющая все положенные рангу мировой звезды знаки, обладает еще одним, выдающим ее принадлежность к развитой части современного западного общества: она увлекается волками, и в вольере ее собственного дома живет стая волков. Что много говорит о характере человека -- несомненно, сильном, энергичном, волевом. Эти свойства проявляются в пианизме Гримо -- хрупкой на вид женщины, обладающей маскулинной пианистической хваткой. Все, что в концерте Брамса было связано с проявлением моторики и напора, удавалось Гримо отменно. При этом проявления силы ни разу не изменили созданного ею образа фортепиано -- не доминирующего инструмента, а еще одного голоса в составе оркестра. Давалось это естественно еще и потому, что стиль РНО, дирижера Юровского и пианистки Гримо совпали в своем рациональном замесе. Даже в том месте, в адажио, где по привычке можно было, расслабившись, вздохнуть посреди схватки, за тишиной чувствовались шаги метронома. Элен Гримо -- не тот музыкант, который может эмоционально зажечь, но вот уважать себя он, несомненно, заставит.

После чисто инструментального Брамса следовал Рихард Штраус, чей «Заратустра» -- напоминание о том, что даже немецкие композиторы могут двинуться в ложном направлении, пытаясь добиться невозможного: перевода философии в музыку. К счастью, то, что сделал Штраус, не имеет по сути отношения к знаменитому произведению Фридриха Ницше, которым композитор увлекался. «Так говорил Заратустра» -- возникшая при чтении книги последовательность звуковых зарисовок без метасюжета, сосредоточенная на самой себе и мелочах, которые при очень хорошем исполнении выглядят соблазнительно. Речь о всевозможных оркестровых находках, которые сам автор использовал затем в своих операх. Например, когда тема поручается не всей струнной массе, а только музыкантам первых пультов групп. На этом приеме, излагающем тему в начале «Заратустры», строится, например, вступление к последней опере «Каприччио» (1942). Однако, чтобы насладиться музыкой, построенной на технологических новациях с целью создания роскошной звуковой иллюстрации (что для 32-летнего автора, у которого главные сочинения впереди, совсем не стыдно), нужно отменное качество оркестровой игры, которого по высшему счету не было. В изобретательном оркестровом движении солирующие голоса обнаруживались, но не сверкали единственно возможным очертанием. А голос скрипки (солист -- Алексей Бруни), то внятный, то тонувший в массе, не смог заставить забыть другие, менее удачливые голоса. Например, валторны, за многие проявления которой пришлось пережить чувство неловкости по отношению к автору, отец которого -- Йозеф Штраус -- был первым валторнистом Придворной оперы в Мюнхене.