Завтра состоится церемония официального открытия Второй Московской биеннале современного искусства. Выставок, презентаций, конференций более ста. Международный звездный десант впечатляет. Однако за неделю до открытия форума в столице прошло два вернисажа, которые оказались изящной диверсией в адрес биеннальского движения как такового.

В ЦВЗ «Манеж» открылась выставка «Pierre et Jilles. Пьер и Жиль», подготовленная Московским домом фотографии при участии посольства Франции в РФ, группы компаний МИАН, CulturesFrance, парижской галереи Jerome de Noirmont. В Центральном доме художника можно посмотреть экспозицию «Пьерик Сорен. Видеопрыжок. Эксцентрические кинокартины», подготовленную издательской программой «Интерроса» совместно с посольством Франции, Французским культурным центром, фондами «Новый», «Арт-Москва» и ЦДХ. Оба события вполне самоценны, не вписаны в рамки 2-й Московской биеннале современного искусства.

Оба -- неожиданно -- могут быть расценены альтернативой Московской биеннале, могут даже быть приняты фантомным финишем того самого артпроцесса, которому, собственно, биеннале и посвящены.

Ложь, говорящая правду

Дуэт художников «Пьер и Жиль» посвятил свою выставку тридцатилетию совместной творческой жизни. В Москву привезли огромную часть их архива, начиная с 70-х годов, кончая 2006-м. Ретроспектива включает несколько разделов: мифология, религия, семейный альбом (автопортреты), знаменитости, социум. Художники остаются верны изобретенной когда-то методе приготовления приторно-сладкого карамельного портрета: поиск смазливой модели, эскиз композиции, фото в сделанных специально декорациях, наконец, нанесение живописного слоя поверх фотографического и изготовление авторской рамы. С каждым этапом создания шедевра количество выданной на-гора красотищи зашкаливает все привычные нормы. Парадокс, что даже во время первого контакта глаза с артефактами Пьера и Жиля высокомерная ухмылка отменяется крушением всех защитных бастионов цинизма и иронии. Вопиющее безвкусие того, что мы видим, соблазняет свечением незащищенного, доверчивого, искреннего чувства -- бескорыстной влюбленности авторов в каждый созданный ими образ. Иконографические прототипы произведений Пьера и Жиля многочисленны. Это та дешевая, массовая изопродукция, что адаптирует рафинированный слой культуры к нормам вкуса третьего сословия: мещан, домохозяек, клерков. Каталог стилизаций этой культуры у дуэта весьма внушителен, его география безгранична, а язык нарочито утрирован: гламур хотите? пошлость, кич -- черпай полной ложкой! Сладчайшие постеры из журналов моды, эротические фотографии, дешевые иллюстрации к индийским и другим восточным сказкам, голливудские фэнтези, лубок -- все кружится в яро-ярком агрессивном карнавале. По моему мнению, главным визуальным кодом картинок Пьера и Жиля становится фотопродукция рубежа XIX--XX веков, весь этот некогда расквартированный по доходным домам мир символизма, декаданса, ар-нуво. Признайтесь, и у вас где-то там, в прабабушкином сундучке, сохранился потертый бархатный альбомчик с серебряными амурчиками на обложке, а в нем открыточки: репродукции картин Беклина «Остров мертвых», рождественские и пасхальные картинки с румяными детьми и херувимами, у которых крылья посыпаны серебряной крошкой, а также имиджи далеких предков, которые, нарядные, старательно позируют в фотоателье на фоне декораций с рощицами или дворцовыми интерьерами. Вот и Пьер с Жилем разных звезд -- Мадонну, Игги Попа, Боя Джорджа, Марка Алмонда, а также красивых голеньких тинейджеров, девочек и мальчиков -- сажают в какие-то нарядные воображаемые дворцы, раковины, моря, леса и океаны, заставляют исполнять роль святых, цариц, императоров, гладиаторов, ганимедов, меркуриев, натирают их тела блескучим маслом, уже на фото обсыпают пудрой, пририсовывают слезки, нимбики. Один портрет девочки в восточных одеждах в ореоле из золотых монет поразил меня феноменальным композиционным сходством с картиной Михаила Врубеля «Девочка на фоне персидского ковра». В обоих случаях красота грозит удушьем. У Врубеля оно усугубляется испарениями великих символистских идей. У Пьера и Жиля красоты и богатства без меры, однако простодушие спасает от удушья. Избавление дарит нестяжательная, простоволосая искренность! Та самая обычная, человеческая, что сидит в каждом, самом рафинированном из нас и ждет момента аннигиляции всех культурных кодов и табу ради теплокровного парного чувства плотской любви, нежности. Оно-то в конечном счете и является вакциной от безумия и столь актуальной именно в наше время защитой от пошлости цинизма.

Чтобы была понятнее эта исповедуемая Пьером и Жилем культурная стратегия, обратимся к ее истокам. А они -- все в том же Серебряном веке, точнее, в эстетике дендизма и того, что в XX веке стали называть словом «кэмп». Изощренность вплоть до извращенности в одежде, парадоксальный вкус, афоризмы Оскара Уайльда -- вот источники кэмпа, который переводится не только как «лагерь», но и как «преизбыточность», «перверсивность» (прежде всего сексуальная). Как и творчество Пьера с Жилем, дендизм, а впоследствии кэмп -- это прежде всего культура геев, стимул андрогинности в ней чрезвычайно важен. Эта андрогинность становится залогом двойной интерпретации любого феномена. Полярности примиряются: мужское -- женское, предельно эстетское и пошлое, предельно вычурное, лживое и искреннее, чувствительное. «Ложь, говорящая правду» -- вот емкое и точное определение кэмпа. В 1954 году Кристофер Ишервуд в своем романе «Мир вечером» дал краткий очерк кэмпа: «Высокий кэмп (high camp) -- это барокко, классический балет, Art Noveau. Низкий кэмп (low camp) -- это женственный паренек с обесцвеченными волосами, в большой шляпе со страусиными перьями и боа, пытающийся подражать Марлен Дитрих». Главным теоретиком кэмпа стала знаменитая феминистка Сьюзан Зонтаг. В 1964 году она опубликовала в своей книге «Против интерпретации» статью «Заметки о кэмпе». Гипербола, страстность, наивность, вычурность, театральность, аффектированная фальшивость -- главные характеристики кэмпа по Зонтаг. Понятно, что весь этот набор легче найти, например, в атмосфере гей-клуба, того места, где для того, чтобы пробиться к искренности, необходимо исполнять некую по определению фальшивую и манерно-безвкусную роль. Симуляция чувств в кэмпе необходима как проводник реальной, безусловной страсти. Вот почему сладкие мальчики Пьера и Жиля даже у людей с традиционной ориентацией не вызывают отвращения. В каждом образе художники обезоруживают себя, свой незащищенный, нежный взгляд, свою любовь к миру, и это уважаешь. Особенно потому, что такая нежность, высказанная таким языком, всегда на грани провала, разоблачения; дисгармонию симуляции и искренности ощущаешь болезненно и сострадаешь еще больше. Кстати, провал, согласно Зонтаг, -- неотъемлемая составляющая культуры кэмпа.

Сегодняшняя культура, снимающая слой за слоем пену интерпретации давно уже вываренных дискурсов (левого, правого, гендерного), нуждается вот в такой парадоксальной анестезии: возврате к новой искренности посредством беззастенчивой, карнавальной симуляции всех языков и кодов артпроцесса. Искусство Пьера и Жиля -- тот болезненный финиш, который всегда имеет шанс для культуры стать здоровым стартом.

Учитывая, что слово «кэмп» (camp) означает все-таки прежде всего «лагерь», вспомним песню старой доброй группы «Дюна», на защиту лагеря-кэмпа вставшую со всей ответственностью:

«Там, где был детский городок, гуляют с телками деляги.

Дай только срок, и мы опять, дружок, поднимем наши флаги.

Дай только срок, мы отобьем, дружок, наш пионерский лагерь».

Мистер Бин актуального искусства

46-летний бретонец Пьерик Сорен чем-то напоминает известного английского комика Роуэна Аткинсона. Такой же грустный клоун с виновато-угловатым видом. Отличие лишь в том, что Роуэн Аткинсон выбрал одну маску -- мистера Бина -- и с помощью ее пародирует прелестные мелочи доброго английского быта, традиции национальной психологии и стереотипы. Пьерик Сорен имеет в своем багаже сотни разных масок и миссия у него другая -- ни много ни мало поставить под сомнение, испытать смехом на прочность все глобальные институции человечества, от политических до художественных. Его главный аргумент -- видеоарт. В Москву он привез 40 видеоэкспонатов, включающих видеоживопись, видеоскульптуру, видеоинсталляцию, видеотеатр, видеоперформанс, полнометражное кино и видеомистификации вроде голографического автопортрета, шагающего по краю винилового диска или выпрыгивающего из картин великих художников. В отличие от Пьера и Жиля ни в какие стилистические традиции Сорен не вписывается. Его принципиальная установка -- быть вечным скитальцем, скептиком и маргиналом.

Стилистика его работ совершенно непредсказуема в каждом отдельном случае. Это может быть трэшевый комикс, псевдорепортаж, набор гэгов, видеоарт как демонстрация ожившей картины. Все ролики сделаны безупречно. Глаз не отвести. Будучи убежденным анархистом, Сорен презирает рынок и избегает галерей. По словам куратора выставки Андрея Ерофеева, «его видео бесплатно доступно всем желающим, оно создано в таком формате (видеоклип, видеогэг) и с таким прицелом, чтобы распространяться по медийным каналам -- Интернету, телевидению -- и достигать самого широкого зрителя».

Для адептов биеннальной истерии, поклонников высокобюджетных аттракционов contemporary art, запущенных в целях облагородить и просветить старые и новые центры цивилизации, мсье Сорен приготовил отдельный видеошедевр. Идущий больше двадцати минут фильм-мистификация сделан в жанре телевизионного репортажа. На родину Сорена, в город Нант, якобы съезжаются мировые звезды contemporary art, дабы поставить современное искусство на благо человечества и преобразить город нереально. Узнаваемые типажи персонажей артсцены, архитекторы, дизайнеры, фотографы, перформансисты из разных стран Европы сперва шляются по Нанту, а потом придумывают нечто, каждый другого круче и бессмысленнее. (Надо сказать, во всех ролях сам мсье Сорен, и должное его актерскому таланту отдать просто необходимо!)

Вот грузный немец с моржовыми усами говорит о важности давать убогим заброшенным зданиям новый креативный имидж. Обветшавшую уродливую высотку он предлагает путем разрушения внутренних перегородок и новым технологическим чудесам сделать гигантским аквариумом, по фасаду которого булькали бы пузыри, а рыбки путем многократной проекции ползали бы тенями по всей высоте пенала. И будет это дорого и красиво. Нам показывают якобы реализованный проект в вечернем освещении -- елки-палки, действительно красиво. А вот восторженная испаночка (или тоже немка?), вдохновившись в детстве созерцанием радуги, решила пускать ее способом электронной видеопроекции над Нантом. При этом сложная система датчиков, принимающих эмоциональные фоны разговоров с мобильных телефонов, будет ловить настроение горожан и пересылать его на компьютер, поднимающий радугины дуги. Если в городе все счастливы, радуга замкнется коромыслом, и пустивший в эфир последний позитивный сигнал станет обладателем специального приза -- поездки на элитный курорт.

Да, а вот наблюдательный англичанин сидит в пабе и фиксирует пробегающих за окном, спешащих на трамвай прохожих. «Много, -- говорит, -- в вашем городе суеты. Мы ее артифицируем». Для этого бегущие нантцы фотографируются, фотографии увеличиваются до размеров брандмауэра, создаются голографические постеры, сквозь которые едут реальные трамваи. Круто, не правда ли?

Наконец трамвайную тему подхватил и робкого вида сутулоплечий художник, уроженец Нанта Пьерик Сорен. Он решил заняться наглядным гендерным воспитанием пассажиров вечерних рейсов. Для этого по пути следования трамвая поставил ряд флуоресцентных скульптур, слепленных в латексе с самого себя. В окне едущего трамвая скульптуры должны сливаться в движущуюся кинокартинку. Скульптуры он разделил по половому признаку: от первой до последней происходит постепенное усиление женского начала и уменьшение мужского. То есть если ехать в одном направлении, то за окном будет происходить покадровое превращение Сорена из мужчины в женщину, а если в обратном -- из женщины в мужчину. Ну и последней каплей становится изобретение продвинутой немкой (или французом) парящей в воздухе желеобразной, как медуза, бионической, как проекты Захи Хадид, гигантской капли. Благодаря чудесам проекционных систем она будет всегда украшать небо над городом. Хотите вы этого или нет.

В конечных кадрах диктор ТВ (все тот же Сорен) с энтузиазмом сообщает, что на превращение Нанта в парадиз современного искусства потребуется каких-то 23 биллиона франков. Делов-то в самом деле. Фандрайзинг начался!

Этот восхитительный видеоролик может расцениваться как угроза фантомного финиша Московской биеннале хотя бы потому, что исключительно точно поставил диагноз всему движению интернациональных и дорогостоящих мегапроектов: вместо креативности -- декоративность, вместо общения -- самовлюбленный риторический жест.