«Концерт обреченных» -- «музыкальный детектив», так объясняет программка жанр свеженькой премьеры. Дмитрий Минченок, в прошлом журналист «МК», в настоящем, как уверяет та же программка, -- драматург (в Витебском театре почти десять лет назад поставлена его пьеса о Марлен Дитрих, в прошлом году в московском театре Вячеслава Спесивцева стали играть его «Смертельно смешное путешествие»), решил разобраться с обстоятельствами смерти Моцарта. Так сказать, вослед юбилейному году -- в 2006-м, как известно, отмечали 250 лет со дня рождения музыканта. Минченок придумал следующую историю: через десять лет после гибели композитора к вдове Моцарта приходит вдова Сальери для того, чтобы устроить следственный эксперимент, воспроизвести последовательность событий, приведших к трагической смерти.

Исходные обстоятельства как сочинения пьесы, так и ее появления в репертуаре МХТ понятны: во-первых, всякие псевдоисторические расследования сейчас модны, во-вторых, сердца людей Художественного театра наверняка греют воспоминания о сделанной пятнадцать лет назад чрезвычайно коммерчески успешной «Возможной встрече» (где Смоктуновский был Бахом, а Олег Ефремов -- Генделем), и, в-третьих, это пьеса для двух актрис -- всегда желанный материал для театра, располагающего несколькими первоклассными артистками, недостаточно занятыми в репертуаре. Но исходные обстоятельства исходными обстоятельствами, они лишь объясняют ситуацию, но не оправдывают то, что получилось.

Получилось представление очень плохой пьесы. Детектив? Но жанр детектива обязывает к жесткой и остроумной логике -- читатель (зритель) должен восхищенно соглашаться с каждым доводом «следователя», понимая, что вот только так дело было, и никак иначе. Здесь же героини приходят к каким-то умозаключениям только потому, что так надо автору. Вот они обнаружили ранее неизвестную рукопись Моцарта для четырех инструментов. Почему они сразу решают, что в этой рукописи есть что-то роковое, что она со смертью композитора связана? Никаких доказательств тому нет, как нет и доказательств тому, что каждый инструмент обозначает какого-то конкретного человека в жизни Моцарта, причем желавшего ему смерти. Ах, они догадались. Ну-ну. Характерно, что других версий у них нет, и они даже не обсуждаются.

Меж тем даже эту примитивную прямую линию Минченок не выстраивает до конца. Ну пришли бы уж дамы к каким-нибудь результатам, пусть рухнувшим с потолка, но все-таки понятным. Меж тем финал предполагает полное отсутствие у зрителя элементарной памяти -- выясняется, что яд в бокал насыпала именно госпожа Сальери. А теперь вопрос -- ну вот зачем она тогда пришла к вдове Моцарта и стала устраивать это расследование?

Так что ценность данного произведения как детектива равна нулю. Как «музыкального детектива» -- тем более. Когда дамы догадываются о «зашифрованных» людях в концерте, они начинают пытаться понять, какому инструменту предназначена четвертая часть (т.е. кто убийца). И перебирают варианты -- от барабана до арфы. Если бы г-н Минченок хоть раз держал ноты в руках, он бы знал, что перепутать их невозможно. А если бы он открыл музыкальную энциклопедию, то обнаружил бы, что Сальери умер в 1825 году, то есть через тридцать четыре года после смерти Моцарта и в момент предполагаемой встречи вдов был вполне себе жив-здоров.

Ну, допустим, не музыкальный детектив. Допустим, просто бенефис актрис, которые, безусловно, интересны публике -- Евдокия Германова (вдова Моцарта) и Ольга Барнет (вдова Сальери). Но тогда пьеса нуждается в ярком диалоге, а здесь то унылые бытовые сентенции, то вдруг трубные вздохи -- «Душа моя угасает». И Германовой, и Барнет задано по одной интонации -- худенькая, со слипшимися кудряшками Констанца искрит взбалмошным «моцартовским» весельем, монументальная, как черный айсберг, Тереза роняет слова значительно, холодно и мрачно. Но на полтора часа действия без антракта этой одной интонации недостаточно, а ни драматург, ни режиссер (Юрий Еремин) ничего другого актрисам не предложили.

Еремин лишь рассадил публику с двух сторон от помоста, на котором играют актрисы (Малая сцена МХТ позволяет такие трансформации) и предложил чуть-чуть театральной игры -- ну вот клавесин, например, не стоит вживую на сцене, а обозначен лежащей у ног актрис нарисованной клавиатурой. Более же ничего; правда, говорят, он сокращал пьесу, но и тогда полностью задачу не выполнил: сцену, в которой вдова Моцарта ради воспроизведения обстоятельств его гибели переодевается в штаны мужа, снятые с его трупа, вполне можно было убрать, тем более что никакому «воспроизведению» это переодевание не помогает. Впрочем, лучшим сокращением этой пьесы была бы полная ее ликвидация -- смотреть ее невозможно, и даже фрагменты музыки Моцарта и Сальери, вживую звучащие в спектакле (каждая из дам дирижирует своим квартетом), делу не помогают.