Россия закончила борьбу с международным терроризмом

Кавказские итоги года позволяют говорить о том, что тема борьбы с терроризмом на время уходит из актуальной российской политики.

Беслан сдан в архив

Депутаты Государственной Думы закрыли в пятницу тему теракта в Беслане. Председатель специальной парламентской комиссии Александр Торшин довольно лаконично представил двухсотстраничный итоговый доклад с объемным приложением. Текст достался не всем: в палате не хватило бумаги, чтобы распечатать необходимое количество экземпляров. Но о главных выводах рассказал сам г-н Торшин: после расследования, длившегося более двух лет, парламентарии пришли к заключению, что федеральные и региональные власти не виноваты в массовой гибели заложников. В докладе, правда, оговорено, что отдельные ошибки все же были допущены - к их числу относится, например, искажение данных о численности захваченных заложников. Виновниками трагедии названы, как и следовало ожидать, боевики во главе с ныне покойными Асланом Масхадовым и Шамилем Басаевым, а также сотрудники североосетинской милиции, которые не обеспечили зданию школы надлежащей охраны в день начала учебного года и ничего не знали о подготовке теракта. На все главные спорные вопросы в докладе даны вполне однозначные ответы. Крыша спортзала загорелась не от применения огнеметов, штурм школы не готовился, первые взрывы были произведены боевиками, а не спровоцированы выстрелом снаружи здания, танки по школе начали стрелять, когда там остались только боевики, боевиков было всего 32 - 31 убит, один (Кулаев) осужден. Все это довольно плохо соотносится с выводами комиссии, которую для расследования трагедии в Беслане создал парламент Северной Осетии, и начисто расходится с данными альтернативного доклада члена думской комиссии, эксперта- взрывотехника Юрия Савельева.

Парламентская комиссия подчеркнула, что основывается на материалах следствия. Однако следствие продолжается: Генпрокуратура назначила новую ситуационную экспертизу, которая позволит заново проанализировать действия властей, силовых структур, оперативного штаба и спасателей. В итоге качество парламентского расследования очень по-разному оценивают даже его участники, не говоря уж о потерпевших. Но Дума решила, что теперь это предмет интереса историков: комиссия г-на Торшина официально распущена.

Кавказ без Басаева

Можно предположить, что депутаты просто спешили до Нового года поставить символическую точку под целой эпохой. Ведь 2006 год на Северном Кавказе получился первым более-менее мирным. Он завершается без крупных вылазок боевиков. В Чечне и соседних республиках по-прежнему стреляют, но обходится без «прорывов», подобных атаке на Нальчик (Кабардино-Балкария) в октябре 2005 года, захвату школы в Беслане в сентябре 2004-го или нападению на Назрань (Ингушетия) в июне того же 2004 года.

Кроме того, список потерь кавказского диверсионного подполья в этом году пополнился несколькими фигурами «первой величины», без которых оно уже никогда не будет прежним. В июне 2006 года в Чечне был убит «президент Ичкерии» и «эмир моджахедов Северного Кавказа» Абдул-Халим Садуллаев -- преемник ликвидированного годом раньше Аслана Масхадова, впервые официально заявивший о расширении антироссийского вооруженного движения за пределы Чечни, то есть на весь Северо-Кавказский регион. В июле 2006-го в Ингушетии погиб Шамиль Басаев -- самый опытный и авторитетный полевой командир, более десяти лет фигурировавший в списках главных врагов России и всякий раз «воскресавший» после очередной попытки федерального командования объявить его убитым. Убедительно предъявить мертвого Басаева не получилось и на этот раз -- по официальной версии, спланированный специалистами ФСБ взрыв машины с боеприпасами разнес террориста на микрочастицы. Даже если план федералов сыграл в этой истории меньшую роль, чем обыкновенный самоподрыв, успех очевиден: смерть Басаева признана боевиками, а равной ему фигуры, способной объединить и возглавить движение вооруженного сопротивления, не видно. Серия успешных операций завершилась осенью 2006 года ликвидацией в Хасавюрте (Дагестан) арабского эмира Абу Хавса, по версии российских спецслужб главного «кошелька» северокавказских террористов.

Правда, нельзя с уверенностью сказать, что этот мартиролог сам по себе станет залогом окончательной стабилизации Северного Кавказа. Символические фигуры, безусловно, играли важную роль для диверсионного подполья. Но в последние несколько лет оно «работает» совсем иначе, чем, к примеру, боевики времен первой или начала второй чеченской войны. Крупные отряды с легендарными командирами, врывающиеся в города и берущие сотни заложников, видимо, остались в прошлом, а рейды на Нальчик, Назрань и Беслан -- скорее исключения из новых правил. Основная ставка делается на эпизодические диверсии, осуществляемые несколькими участниками, которые днем могут быть вполне лояльными государственными служащими, знакомящимися друг с другом в последний момент. Итог почти в каждом конкретном случае -- убитые и раненые милиционеры, военные, чиновники, а иногда и мирные жители.

Таких обстрелов и подрывов в Чечне за 2006 год стало меньше, а в соседних республиках -- больше. Даже принимая во внимание, что дело по терроризму возбуждается на Кавказе практически каждый раз, когда происходит любое нападение на сотрудника милиции, теракты занимают одну из первых строк криминальной статистики в Южном федеральном округе.

Казус Кадырова

Несомненный успех 2006 года -- это снижение террористической статистики по Чечне. Российским военным по-прежнему небезопасно ездить по чеченским дорогам, но общий фон стал заметно спокойнее. Не будет большим преувеличением считать это личной заслугой чеченского премьер-министра Рамзана Кадырова. Пока федеральные структуры предъявляют свои не очень богатые подсчеты боевиков, официально сложивших оружие за месяцы летней и осенней амнистии (несколько больше 450 человек), г-н Кадыров продолжает собирать вокруг себя сотни бывших комбатантов, которые еще вчера воевали против федералов, а теперь вроде бы находятся на «правильной» стороне. Эти боевики сдаются «под личные гарантии» г-на Кадырова, фактически в обход сложной официальной процедуры амнистии. Пополняя собой многочисленные и разнообразные силовые структуры республики, они зачастую продолжают носить те же автоматы, из которых еще недавно обстреливали армейские колонны.

Численность чеченских силовых структур, укомплектованных в значительной степени бывшими боевиками, превышает 15 тыс. человек, причем некоторые местные эксперты полагают, что доля кадровых милиционеров по сравнению с долей бывших боевиков неуклонно сокращается. Боевой опыт этих людей не вызывает сомнений, в отличие от их лояльности по отношению к федеральным властям и хотя бы примерного знания российского законодательства. Молодой, сильный, богатый и энергичный лидер, продвинувший за этот год восстановление Чечни так далеко, как это не удавалось сделать никому из его русских предшественников за последние семь лет, Рамзан, безусловно, превратился в популярную фигуру, вокруг которого уже собрались, судя по элементарной арифметике, почти все чеченцы, когда-либо носившие оружие.

Правозащитники утверждают, что подконтрольные Рамзану Кадырову структуры запредельно далеки от привычки соблюдать процессуальные нормы, которые вообще-то регламентируют работу любых правоохранительных органов в России. Отсюда и приводимые в докладах гуманитарных организаций многочисленные факты пыток и похищений людей. Кроме того, такой переход «из леса» в милицию по сути не является выводом комбатантов из вооруженного противостояния: они лишь меняют сторону. Поскольку это происходит в обход легальной процедуры амнистии, «личные гарантии», которые дает им г-н Кадыров, превращаются, по мнению эксперта правозащитного центра «Мемориал» Александра Черкасова, в личную зависимость «новообращенных» от чеченского премьера и его политической карьеры, которая в свою очередь зависит от переменчивой воли федерального центра. Многие из тех, кто пополнил за этот год ряды чеченских силовых структур, отдают себе в этом полный отчет. Строго говоря, они приходят потому, что видят, что новая власть позволяет им сохранить свой статус, и называть их сознательными российскими патриотами язык поворачивается только у их чеченских начальников.

Но так или иначе, этот массовый переход превратился в важный фактор кавказской политики: бывшие боевики вышли из своих укрытий и с интересом смотрят, во что превратится новая, кадыровская Чечня. Во что бы ни превратилась, сейчас она перестала быть котлом, который в течение десяти лет разогревал и двигал магму диверсионной войны по всему Северному Кавказу. При всей ненависти значительной части населения Чечни Рамзан Кадыров, бесспорно, на порядок популярнее мрачного лидера боевиков Доку Умарова, которому все труднее поддерживать даже видимость единого кавказского движения сопротивления.

Право сильного

Но яркий проект «Кадыров» уже дает довольно неоднозначные «побочные эффекты». Рамзан Кадыров создал в Чечне систему власти, принципы работы которой имеют довольно мало общего с теми, что описаны в Конституции России и даже конституции Чечни. Его военные и хозяйственные успехи, может быть, и позволяют заключить, что система Кадырова эффективнее традиционной российской бюрократии. Но главная официальная цель России в Чечне в начале обеих войн обозначалась как восстановление на этой территории всей полноты действия российского права. А какое право действует на территории Чечни сегодня, даже проверить затруднительно -- по той простой причине, что проверяющие структуры также «замкнуты» на премьер-министра.

Сотни боевиков, сдавшихся и перешедших на работу в милицию, едва ли готовы при смене политической конъюнктуры снова бежать с автоматами в горы. Но наличие в одном из регионов многотысячных подразделений, официальная принадлежность которых к федеральным «силовым вертикалям» мало что означает на практике, не может не внушать оправданной тревоги федеральному центру. Попытка рейдерского захвата одного из мясных заводов в Петербурге, предпринятая этой осенью чеченским батальоном Минобороны РФ, и конфликт между двумя республиканскими силовыми подразделениями, вылившийся в ноябре в расстрел одного из командиров прямо на Ленинском проспекте в Москве, могли только усилить это чувство.

Сам г-н Кадыров скорее всего целиком осознает, насколько его нынешнее положение зависит от благосклонности Кремля, поэтому едва ли оправданно предполагать, что он сознательно строит в Чечне новый сепаратизм и готов противостоять федералам. Но в том, что Кадыров -- яркий региональный политик нового поколения, выдвигающий очень обширные и довольно жесткие требования к федеральному центру, сомневаться уже не приходится. Чечня по-прежнему настаивает на переоформлении отношений между собой и федеральным центром, означающем максимальную экономическую самостоятельность, а также периодически требует выплаты компенсаций за военные разрушения в результате двух войн. Уже вполне очевидно, что объем чеченских претензий -- даже без произвольно называемых цифр «репараций» -- вполне сопоставим с теми, которые регионы выдвигали центру в период парада суверенитетов начала 90-х годов.

При этом кадыровская Чечня вроде бы не собирается повторять путь Джохара Дудаева и Аслана Масхадова. По словам вполне лояльного чеченского политолога Шамиля Бено, «Россия убедила чеченцев в том, что они часть России, и теперь чеченцы намерены требовать от России соблюдения своих прав». Федеральный центр пока предпочитает отвечать молчанием на смелые экономические инициативы Грозного. Ясно, что выполнение чеченских требований в полном объеме может привести к новому пересмотру федеративных отношений в стране, причем такому, который пойдет вразрез с последовательными «унитаристскими» шагами Владимира Путина, предпринятыми в последние годы. Однако если молчание Москвы затянется, пересмотр правил может начаться помимо ее воли.

Молчание уже слишком затянулось. Регионы, при всех нюансах 90-х годов, привыкли видеть в Кремле некий источник смыслов и образцов поведения. Когда источник начинает работать с перебоями, регионам не остается ничего, кроме как самим начать формулировать эти смыслы и производить образцы, как это происходит в Чечне. Москва много раз объясняла Грозному, как нельзя, но, в сущности, ни разу не показала, как можно. Если эта традиция останется неизменной, очень скоро определять границы того, что можно, будут помимо Москвы. В том числе в Грозном.

Это в полной мере относится и к межэтническим проблемам. Ведь 2006-й год запомнится еще и Кондопогой -- первым уличным выплеском социологического парадокса, согласно которому большая часть населения России считает Северный Кавказ своей неотъемлемой территорией, а его жителей -- враждебными чужаками. На русско-чеченские столкновения в Кондопоге, к слову, первым отреагировал именно Рамзан Кадыров, хотя ситуация вполне предполагала экстренное вмешательство первых лиц государства.

Отсутствие общей позитивной программы, которая подтвердила бы политическую, экономическую и социокультурную принадлежность Северного Кавказа к России, все еще ощутимо и рядом с Чечней. Удачная замена «первых лиц», проведенная в этом году в Дагестане и Адыгее, определенные успехи новой администрации Кабардино-Балкарии, усилия полпреда президента в Южном федеральном округе Дмитрия Козака по привлечению в горные республики серьезных инвестиций могут, конечно, быть занесены в «актив» федеральной власти на Кавказе. Но сами по себе они не могут обеспечить стабильного мира и постоянного экономического роста. Всего год благоприятной экономической конъюнктуры на фоне относительно успешных силовых мероприятий (и кадыровского «умиротворения» Чечни) снизил уровень угрозы исламской радикализации Северного Кавказа. Но база для нее -- в виде бедности, безработицы, ненависти к коррумпированным местным чиновникам и недосягаемой молчаливой отдаленности чиновников федеральных -- все еще сохраняется.

И если одну «точку неустойчивого равновесия» на Кавказе Россия, кажется, оставила позади, это еще не значит, что южный горизонт чист.