Вчера журналистам наконец-то продемонстрировали картину Константина Мурзенко «Апрель». До сего момента режиссерский дебют культового отечественного кинодраматурга можно было увидеть на выборгском фестивале «Окно в Европу», а в прокат фильм выйдет в феврале 2002 года -- тогда-то и придет время для серьезных разборов и рецензий, но первые впечатления важны уже сегодня.

Когда проект только-только начинался, Мурзенко, помнится, представлял свой фильм на страницах журнала «Сеанс». Цитировал питерского художника-некрореалиста Андрея Мертвого, обещал, что «фильм будет с ревом». Однако зрителям не стоит страшиться и затыкать уши в боязливом ожидании. Фильм вызывает музыкальные ассоциации совершенно другого рода, из иной, что называется, оперы. Не раздирающий барабанные перепонки вой и грохот приходит на ум, а фатальные трели губной гармошки Чарльза Бронсона из «Однажды на Диком Западе»: медленно тающая колыбельная перед вечным сном, рахат-лукумные трели восточной эстрады, неизменно сопровождающие лирические сцены в анилиновых гонконгских боевиках. «Апрель», кино на удивление плотное и одновременно прозрачное, не похож ни на что, кроме себя самого, -- даже на «Маму, не горюй», знаковый фильм по мурзенковскому сценарию, находки которого можно было бы множить с не меньшим успехом (запустил же Гай Ричи по мотивам своих «Карт, денег...» целый телесериал -- и ничего, вполне себе смотрится). Но у Мурзенко вышло по-другому. Выверенному с точки зрения успеха шагу он предпочел рисковое, но предельно личное высказывание. Его фильм внешне прост, но простота эта обманчива. Обыкновенный человек, слыхом не слыхивавший о постмодерне и прочих рафинированных радостях, попав в зал, неизбежно хлопнет себя по лбу, вспоминая хрестоматийную фразу Аркадия Дмитриевича Северного: «Боже ж мой, а песня-то про нас!» А утонченный эстет в соседнем кресле будет тихонечко млеть, видя, как органично, плавно, акварельно смешиваются на палитре-экране лучшие и любимейшие кинематографические краски, пропущенные режиссером-киноманом через призму современного отечественного бытия. Меланхолический драйв классических «поларов» Жан-Пьера Мельвиля и оголенный урбанистический нерв раннего Мартина Скорцезе, матовое спокойствие городских баллад Джима Джармуша и «видиотический» разудалый угар Квентина Тарантино, ориентальная жестокость бронебойных балетов Джона Ву и отчужденность вечно-неоновых распятий Вонга Карвая... «Апрель» -- кино, путающее следы и сбивающее с толку, но вся изощренная эквилибристика ведет лишь к тому, что в лабиринте криминальной интриги, в самом конце бесконечного больничного коридора вдруг загорится свет. Позабыто все на свете, сердце замерло в груди.